|
– Да, это волк прислал, – отвечаешь ты рассеянно и задумчиво. – Мама! когда же убьют голодных волков? – снова спрашивает ребенок. – Скоро, дружок, скоро… – Всех, убьют, мама? ни одного не останется? – Всех, душенька, всех до одного, ни одного не останется… – И мы будем сыты? у нас будет ужин? – Да, скоро мы будем сыты, скоро нам будет весело… очень весело, друг мой! А между тем Иван Самойлыч молчит; потупив голову, с тайным, но неотступно гложущим угрызением в сердце ест он свою долю ужина и не осмеливается взглянуть на тебя, боясь увидеть во взоре твоем безвозвратное осуждение свое. Но он ест, потому что и его мучит голод, потому что и он человек. Но он думает, горько думает, бедный муж твой! Страшная мысль жжет его мозг, неотступное горе сосет его грудь! Он думает: сегодня мы сыты, сегодня у нас есть кусок хлеба, а завтра? а потом?.. вот о чем думает он! ведь и завтра ты будешь должна …а там опять… Вот эта страшная, гложущая мысль! Наденька, Наденька! правда ли, что ты будешь должна ?.. Ивану Самойлычу делается душно; глухое рыдание заливает грудь его; голова его горит, глаза открыты и неподвижно устремлены на Наденьку… – Наденька! Наденька! – стонет он, собрав последние силы. – Да что ж это, в самом деле, за срам такой! – слышится ему знакомый голос, – здесь я, здесь, сударь! что вам угодно? что вы кричите? Целую ночь глаз сомкнуть не давали! Вы думаете, что я не понимаю, вы думаете, что я не вижу… Крепостная я ваша, что ли, что вы на меня так грозно смотрите? Иван Самойлыч открыл глаза; в комнате было светло, у кровати его стояла Наденька в совершеннейшем утреннем дезабилье. – Так это… был сон! – сказал он, едва очнувшись, – так ты, того… не ходила к старику, Наденька? Девица Ручкина взглянула на него в недоумении. Но вскоре все сделалось для нее ясным как на ладони; ее вдруг осенила светлая мысль, что все это неспроста и что старик-то именно не кто иной, как сам Иван Самойлыч, но уж если она раз сказала: не бывать! – так уж и не бывать тому, как ни хитри и ни изворачивайся волокита. – Нет, черт возьми! должно же это кончиться? – сказал про себя Иван Самойлыч, когда Наденька вышла из комнаты, – ведь этак просто ни за грош пропадешь! Господин Мичулин взглянул в зеркало и нашел в себе большую перемену. Щеки его опали и пожелтели пуще прежнего, лицо осунулось, глаза сделались мутны; весь он сгорбился и изогнулся, как олицетворенный вопросительный знак. — 160 —
|