|
Наденька на минуту перестала суетиться и в изумлении остановилась посреди комнаты. Перед нею стоял все тот же ординарный господин Мичулин, которого она аккуратно видала каждое утро и каждый вечер; все так же геморроидален был цвет его испещренного рябинами лица, только на губах едва заметно играла не лишенная едкости и самодовольства улыбка, как будто бы говорила эта улыбка: «А что, задал я тебе, голубушка, загвоздку; на-тка, поди, раскуси ее!» – То есть как же обман? – в свою очередь, робко и нерешительно спросила Наденька, думая, что Иван Самойлыч потому, вероятно , заговорил об обманах, что сам намерен употребить в отношении к ней какое-нибудь злостное ухищрение. – Да так-с, обман! просто обман! Посудите сами, ведь если бы я в самом деле жил, я бы занимал какое-нибудь место, играл бы какую-нибудь роль! Наденька уж совершенно разуверилась и обдумывала, что бы ей такое поднять с полу. – Так вы думаете, – сказала она с расстановкою, – что тот только и живет, кто играет какие-нибудь роли? Иван Самойлыч понял, что под словом «роли» Наденька разумела исключительно те, которые играет господин Каратыгин, и поэтому не нашелся, что отвечать. – Гм, – сказала девица Ручкина. – Так я все вот насчет этого дела, – снова начал Мичулин. – То есть насчет чего же, Иван Самойлыч? если насчет того, то будьте совершенно покойны: уж я что сказала, так уж сказала, а если насчет чего другого, извольте, я с удовольствием. Иван Самойлыч не отвечал; сердце его надрывалось; слова замирали на губах, и даже что-то похожее на слезу сверкнуло в глазах его… В который раз получал он этот черствый отказ! – Оно не то, Надежда Николаевна, – говорил он дрожащим голосом, – все бы еще снести можно! Да ведь другие! .. Ведь другие-то пьют, другие едят, другие веселятся! Отчего же другие? Действительно ли несчастие его происходило оттого, что другие живут, другие веселы, или просто присутствие маленького существа, к которому сам питаешь маленькую слабость, еще горчее делает наше горе, – как бы то ни было, но герою нашему действительно сделалось тяжко и обидно. А между тем Наденька тоже задумалась; она, конечно, заметила эту слезу, но все еще как-то думалось ей, что Иван Самойлыч хитрит, что все это он насчет того дела, насчет прежнего, а назначение и роль были тут только предлогом, чтоб пустить ей пыль в глаза и, пользуясь ее ослеплением, поставить-таки на своем. – Да, оно, конечно, обидно, – сказала она тонко и деликатно, делая вид, как будто не замечает, куда клонится речь господина Мичулина, – да знаете ли, Иван Самойлыч, уж не пойти ли вам спать? — 150 —
|