|
– Да, как ррреактив! – повторил он, метая из крошечных глаз молнии. Вообще кандидат философии в этом случае совершенно не пощадил личности Ивана Самойлыча; но так как Алексис остался таким объяснением совершенно доволен, то Беобахтер счел за нужное тут же присовокупить, что все-таки любовь – потом , а прежде… – Да что ты их слушаешь! – вступился Иван Макарыч, – нет, видно, вы и Бинбахера-то только так говорите, что читали! По-моему, ты просто ступай в деревню да храпи себе на боку! Право, славное будет житье! Так, что ли? Иван Самойлыч робко усмехнулся; его самого уж давно ласкала эта лакомая перспектива. – А то, брат, пропадешь, ей-богу, пропадешь! – продолжал Пережига, – или запьешь с горя – уж я знаю! Последовало несколько минут молчания. – Оно, конечно, водка! – снова начал Пережига, – отчего бы и не выпить? и в глазах светлее, и на людей веселее смотреть, да и горя не чувствуешь… да ведь она, водка-то, вор! – она познание есть зла и добра! Мичулин стоял у печки бледнее прежнего; Беобахтер искоса поглядывал на него, как Бертрам на Роберта, и весьма затейливо улыбался; Алексис не слушал: он закатил глаза под лоб и беседовал с человечеством. – Вот и у нас в трактир отставной чиновник ходит, – продолжал Пережига, – весь трясется, такой оборванный да ощипанный, и глаза гноятся, и руки дрожат; кажется, в чем душа держится, а все пристает: поднеси, дескать, Емеле водочки… Да хоть бы польза какая была, а то от водки-то только коробит его да жжет… Снова минута напряженного молчания. – А вот, ведь и чиновник был, в службе служил, мундир носил, да и не Емелей, а Данилом Александрычем прозывался, а уж Емелей-то это так, после трактирные прозвали! Да вот выгнан был из казенного места, выгнал его хозяин за неплатеж на улицу – ну, он с горя рюмочку, потом другую, а там и пошел… Познание есть зла и добра! Последовало опять несколько секунд тягостного молчания. – А впрочем, по мне как знаешь! – продолжал Пережига, обращаясь к Мичулину, – оно, конечно, коли хочешь, он и счастлив! дали ему водки – он и забыл, что в разодранных сапогах ходит… право, так! И внезапно, по какому-то непостижимому сцеплению идей, на Пережигу напал припадок сентиментальности, и он стал восторгаться тем, что за минуту выставлял в глазах Ивана Са-мойлыча как вещь, которой должно всячески остерегаться. Шарлотта Готлибовна тоже круто переменила образ мыслей и заранее глубоко вздохнула. – Да еще как счастлив-то! – говорил Иван Макарыч, – пуще князя всякого счастлив, поди-тка ты, чай, какие ему сны видятся! – не надо ему ни дворцов, ни палат! – вот она, школа жизни-то, вот! а то что вы тут с Бинбахером! в Сибирь его, Бинбахера, на каторгу его! — 147 —
|