|
– Как же тут быть предусмотрительным! – как бы недоумевал Глумов, – ну, прочитал, например, в газетах: мазь для ращения волос… взял, намазался ею на ночь – ан на утро у тебя вместо головы голое колено! – Да, ежели ты только эмпирик – оно непременно так и случится. Я сам, когда вышел из школы, тоже сгоряча прибегнул к одной cr?me d’odalisque[39], которая, судя по объявлению, должна была сообщить моей коже «un velout? jusqu’ici inconnu»[40]; но на поверку вышло, что я целую ночь проспал с щеками, вымазанными какою-то мерзостью, а наутро у меня по всему лицу выступили прыщи. Ошибки, мой друг, неизбежны; но они-то и должны нам указывать, до какой степени необходимо во всяком деле быть осмотрительным. Нужно пользоваться этими ошибками, но не для того, чтобы вновь впадать в них а для того, чтобы их не повторять. – Это ты правду сказал насчет ошибок-то. Но легко ведь говорить: будь осмотрителен, а как ты будешь осмотрителен, когда пред тобой все неизвестность и мрак? – Откровенно скажу тебе, что я в этом случае – консерватор. Литератор! – обратился он ко мне, – может быть, тебя это слово шокирует, но уж извини меня, душа моя: я ведь – везде и во всем консерватор! Во всем, ты понимаешь?.. Я революций не терплю… никаких!.. А впрочем, об этом после. Итак, я – консерватор и потому в большей части случаев прибегаю к таким средствам, надежность которых уже испытана. Конечно, я допускаю и новые пути; я не до такой степени упорен, чтобы не понимать, qu’il y a quelque chose ? faire[41], но на этот конец я имею таких субъектов, которым я плачу и которые на себе испытывают действия средств, кажущихся мне интересными. Сверх того, везде существуют такие шимисты и ижиенисты[42], которых специальность составляет туалетная химия и таулетная ижиена. Я, например, имею на этот предмет в Петербурге годового доктора, которого советы были всегда для меня драгоценны. Но, кажется, разговор наш не занимает тебя? – опять обратился он ко мне с тою же глупо-лукавою улыбкой, – ведь ты привык говорить о предметах возвышенных… об революциях, например? – Помилуй, любезный друг! – испугался я, – да я и сам… – Оставь его! – вступился за меня Глумов, – нравится или не нравится ему наш разговор – какое нам до этого дело! Главное, чтобы нам нравился. Ну-с, так продолжаем. И много у тебя времени берет эта туалетная гигиена? – Да как тебе сказать? – почти что весь день! Нынче разделение труда доведено до такой степени, что каждая часть тела служит предметом особенного ухода, особенных попечений. Вот хоть бы сегодня. Я встал в восемь с половиной часов и до сих пор – теперь половина двенадцатого – не успел еще кончить моего туалета. Разумеется, главное уже кончено; а все таки необходимо дать последний coup de main[43]. С вашего позволения, господа! — 152 —
|