|
– Где стол был яств – там гроб стоит,* Где пришеств раздавались клики, Надгробные там воют лики, И бледна смерть на всех глядит. Глядит на всех… Дальше не помню, но не правда ли, удивительно! – Удивительно-то удивительно, только это из оды на смерть Мещерского, и к Потемкину, следовательно, не относится, – расхолодил меня Глумов. – Все равно, это стихи Державина, которые всегда повторить приятно! Екатерина! Державин! Имена-то какие, мой друг! часто ли встретишь ты в истории такие сочетания! – Орловы! Потемкин! Румянцев! Суворов! – словно эхо, вторил мне Глумов и, став в позицию, продекламировал:* Вихрь полуночный летит богатырь!* Тень от чела, с посвиста – пыль! – А потом Дмитриев-Мамонов и наконец Зубов… И каждому-то умел старик Державин комплимент сказать! Под наплывом этих отрадных чувств начали мы припоминать стихи Державина, но, к удивлению, ничего не припомни ли, кроме: Запасшися крестьянин хлебом, Ест добры щи и пиво пьет![1] – Да, брат, был такой крестьянин! был! – воскликнул я, подавленный нарисованною Державиным картиной. Как ни сдержан был Глумов, но на этот раз и он счел не уместным охлаждать мой восторг. – Да, брат, был, – сказал он почти сочувственно. – Было! все было! – продолжал я восклицать в восхищении, – и «добры щи» были! представь себе: «добры щи»! – Представляю, но все-таки не могу не сказать: восхищаться ты можешь, но с таким расчетом, чтобы восхищение прошлым не могло служить поводом для превратных толкований в смысле укора настоящему! И с этим замечанием я должен был согласиться. Да, и восторги нужно соразмерять, то есть ни в каком случае не сосредоточивать их на одной какой-нибудь точке, но распределять на возможно большее количество точек. Нужды нет, что, вследствие этого распределения, восторг сделается более умеренным, но зато он все точки равно осветит и от каждой получит дань похвалы и поощрения. Поэты старого доброго времени очень тонко это понимали и потому, ни на ком исключительно не останавливаясь и никого не обижая, всем подносили посильные комплименты. Мы повернули назад, прихватили Песков!*, и когда поравнялись с одним одноэтажным деревянным домиком, то я сказал: – Вот в этом самом доме цензор Красовский родился! – Врешь? Я соврал действительно; но так как срок, в течение которого мне предстояло «годить», не был определен, то надо же было как-нибудь время проводить! Поэтому я не только не сознался, но и продолжал стоять на своем. — 7 —
|