|
– Нельзя так, сударь мой, нельзя-с! – В чем же я, вашество, провинился? – Во всем-с. Скверно у нас, гадко, ни на? что не похоже – не спорю! Но так… нельзя-с! Он волновался и беспокоился, хотя не мог сказать, об чем. По-видимому, что-то было для него ясно, только он не понимал, что? именно. Оттого он и повторял так настойчиво: не-льзя-с! Еще родители его это слово повторяли, и так как для них, действительно, было все ясно, то он думал, что и ему, если он будет одно и то же слово долбить, когда-нибудь будет ясно. Но когда он увидел, что и он ничего не понимает, и я ничего не понимаю, то решился, как говорится, «положить мне в рот». – Цели не вижу-с! – произнес он, – не вижу цели-с! Всеможно-с: и критиковать, и указывать, и предъявлять… но та?к… нельзя-с!* – Ах, вашество!* – Цели нет-с – это главное. Гадко у нас, мерзко-с – это знает всякий! Но надобно иметь в виду цель*, а ее-то я и не вижу-с! – Вашество! да кто же нынче какие-нибудь цели имеет! Живут, как бог пошлет. Прошел день, прошла ночь, а потом опять день да ночь… – Вы говорите: как бог пошлет? – прекрасно-с! – вот вам и цель-с! Благополучно прошел день, спокойно – и слава богу! И завтра будет день, и послезавтра будет день, а вы – живите! И за границей не лучше живут! Но там – довольны, а мы – недовольны! Говоря это, старик волновался-волновался и наконец так закашлялся, что я инстинктивно бросился к нему и стал растирать ему грудь. – Вот видите! – сказал он, успокоиваясь, – нача?ла-то в вас положены добрые! Вы и ближнему помочь готовы, и к старости уважение имеете… отчего же вы не во всем так? Ах, молодой человек, молодой человек! дайте мне слово, что вы исправитесь! – Но что? же я такое… – Ничего «такого», а просто: та?к нельзя! – загвоздил он опять, – нельзя так, цели нет! И за границей живут, и у нас живут; там не ропщут, а у нас – ропщут! Почему там не ропщут? – потому что роптать не? на что! почему у нас ропщут? – потому что нельзя не роптать! Постойте! кажется, я что?-то такое сказал? – Ничего, вашество, все слава богу! – Прекрасно. Обещайте же мне… Но тут опять его пристиг пароксизм кашля. Взрывы следовали за взрывами, а в промежутках он говорил: – Тридцать лет… кашляю… все вот так… В губернаторах двадцать лет кашлял… теперь в звании сенатора… десять лет кашляю… Что?, по-вашему, это значит? А то, мой друг, что я и еще тридцать лет прокашлять могу!* – Дай-то бог! – отозвался я.* — 117 —
|