|
– Отчего же не высказаться? – сказал он, – ваше мнение для всякого, сударь, интересно! Но я решился не вдруг. С одной стороны, внутренний голос подсказывал: пожури! с другой, думалось: а ну, как что-нибудь вроде: ина слава луне, ина слава звездам, выйдет? – Не так! – сорвалось у меня наконец, – не это нам нужно! – Вот-вот, вот! Это же самое и я ему говорю! – вмешался Алексей Степаныч. – Никогда, говорю, не бывало, чтобы яйца курицу учили! и за границей этого нет, а у нас – и подавно! Следовательно, коли ежели старшие говорят: погоди! имей терпенье, – значит, так ты и должен сообразоваться! Язычок-то на привязи держать, да уважать старших, да расположенность их стараться сыскать… так ли я говорю? – Нет, я не об этом! Я вообще говорю: не так! Не то нам нужно! Должно быть, двукратное повторение одной и той же формулы действия повлияло на Павла Алексеича раздражительно, потому что он не выдержал. – Позвольте! что же собственно нужно-то вам? – спросил он довольно, впрочем, спокойно. – Выше лба уши не растут – вот что памятовать нужно! – формулировал, наконец, я, – и сообразно с сим поступать! – Но ведь это то же самое, что «яйца курицу не учат»! – Нет-с, не то! то есть, коли хотите, оно и то, да не то! В предположении Алексея Степаныча, яйца должны навсегда остаться яйцами. Их можно сварить, яичницу из них можно сделать. Я же говорю: вот яйца, из которых со временем нечто должно вылупиться! Но прежде – и вот где разница между мною и вами, молодой человек! – прежде, говорю я… вылупитесь, господа! Я сказал это горячо и с убеждением; даже старческая слеза выступила. Господи! да ведь тут уж целый план! Сперва вылупитесь, потом подрастите, а там уж что бог даст! Так именно и понял меня Алексей Степаныч. – А как вылупитесь – вам сейчас: цып! цып! Ты знаешь, Павел Алексеич, что маленьким-то цыпкам и зерна сначала не дают, чтоб их носков жестким кормом не попорти<ть>, а яйцами рублеными да манной кашицей кормят! Но я как бы не слышал этого замечания и продолжал: – Да-с, это не то! Я сам был молод, сам увлекался… Знаю! Молодость великодушна, но, извините меня, не рассудительна! Она не хочет понимать, что всякое общество есть союз, заключенный во имя совершившихся фактов и упроченных интересов; что безнаказанно колебать подобные союзы нельзя! что ежели, наконец, и не невозможно к ним прикасаться, то прикосновение это может быть допущено лишь с величайшею осторожностью и крайним благоразумием! — 451 —
|