|
– Так, дедушка, придет. – Она и на нас, стыдящихся, ка?к-то особенно смотрит. Нечто в роде Закхеевой смоковницы* в нас видит… ха-ха! – Дедушка! я никого не осуждаю! Я говорю только… – Что нужно верить? – Нужно, дедушка. – И что есть люди, которые не падают духом? – Есть. – Аминь! – Аминь, – повторила Юлия Петровна. Все умолкли, а старик понурил голову, словно задремал. Через минуту, однако ж, он вновь встрепенулся и взглянул в окно. Небо было ясно, и на краю небосклона разливался тихий свет вечерней зари. – Сколько раз, в былые времена, – словно про себя прошептал Иван Михайлыч, – я провожал глазами эту зарю и говорил себе: завтра я опять увижу ее там, на востоке. – А теперь? – А теперь говорю: сейчас она потухнет, и затем начнется ночь… – Дедушка! – Да, ночь… и навсегда! Ни надежд, ни «нас возвышающих обманов»…* ничего, кроме ночи! – Нет, дедушка, этого не будет! Я оглянулся и умилился. Глаза Юленьки горели, лицо ее было все как в лучах; даже в голосе слышались мощные, звонкие ноты. – Заря опять придет, – продолжала она, – и не только заря, но и солнце! Старик махнул рукой вместо ответа. – Есть добрые, не падающие духом! есть! И они увидят солнце, увидят, увидят, увидят! – повторила она. Иван Михайлыч быстро повернулся и протянул мне руки. – Ну, прощайте! – сказал он, – тяжело! Говорить мы ни об чем не умеем, а только умеем раздражать себя… Тяжелы эти повторения старой сказки об упованиях! Не ездите ко мне… не нужно! Не затем мы живем, чтоб заниматься causeries de soci?t?… Будем изнывать каждый в своем углу… Довольно. Больное место*IУныло доживал век старик Разумов в родном своем городе Подхалимове. Пять лет тому назад он приехал сюда, покончив счеты с долголетней службой, купил домик в Проломной улице, устроил, ухитил себе гнездо на славу и думал: вот теперь-то начнется настоящий спокой! И действительно, «спокой» начался, но не совсем тот, на который рассчитывал Разумов. Начался «спокой» одиночного заключения, подавляющий, преисполненный безрассветной мглы, тот «спокой», который, однажды захватив человека, окружает его непроницаемой стеной, без дверей, без окон. Сидит человек за этой стеной и ни о чем другом не мыслит, кроме того, что и в нем самом, и вне его все кончилось. Несмотря на свои шестьдесят лег, Разумов был старик бодрый, румяный и сильный. Начавши трудную жизненную карьеру с должности писца в подхалнмовском земском суде, он не погряз в безыменной массе подьячих, но сумел выделиться из нее настолько выгодным образом, насколько это возможно для человека, у которого нет иной опоры, кроме замечательной деловой цепкости, споспешествуемой не менее замечательною выносливостью хребта. Разумеется, в его возвышении большую роль играл случай, который дал Разумову возможность сначала «понравиться», а потом сделаться «необходимым», но и собственной его заслуги было все-таки не мало. Трудно без особенно счастливого случая выбраться из подьяческой тьмы в излучины воинствующей бюрократии, но еще труднее не потеряться в них и не развратиться. И высокой похвалы заслуживает тот, кто не до конца погубит при этом «рассуждение», а ограничится только тем, что покорит его, поставит в пределы. — 388 —
|