|
– Нет, уж не надо! Ах, Пимен, Пимен! зачем ты это пишешь? – Как сказать, зачем? знаю грамматику, синтаксис, учился правописанию, умею расставлять знаки препинания – вот и пишу. Неужто же, обладая такими сокровищами, оставлять их втуне? – А знаешь ли, что? я заметил? Прежде, бывало, хоть ты и не подписывался под статьями, а я все-таки узнавал твою манеру. Прочтешь и скажешь: вот это Коршунов писал. И даже отгадаешь: а вот это словечко Менандр лично от себя вклеил! А нынче, как ни стараешься угадать – все статьи на один манер пишутся! – Это у нас новая метода завелась, с тех пор, как от передовика ничего, кроме правописания, не требуется. Чтоб все, как один человек. Выгодно это, голубчик. Во-первых, публика читает и думает: стало быть, однако ж, у них есть что-нибудь за душой, коли они так спелись! а во-вторых – дешево. – Это почему? – А потому что, если однажды дан известный шаблон, то нет нужды дорожить сотрудничеством той или другой личности. Всякий встречный может любую статью написать, все равно как свадебные приглашения. Важнее всего – аккуратность, чтоб не задерживать типографию. Поэтому и передовики нынешние присмирели: знают, что место свято пусто не будет. Прежде мы упирались, растабарывали об убеждениях, а нынче этого уж не полагается. – Однако некрасивое ваше положение! – Покуда еще ничего, можно терпеть, а вот в ближайшем будущем… Я, например, покуда еще не стесняюсь и почти совсем туда не хожу: покажешься на минуту, сдашь что следует – и был таков. А скоро, пожалуй, и прихоти заведутся: придется различные виды и соображения выслушивать. А еще того горше: вечера для обмена мыслей устроят, да с дамочками, да с отставными полководцами, да с «дипломатами», да с рассказами из народного быта… Вот когда худо-то будет! Придется самолюбие хозяйки дома щекотать, выслушивать полководческое фрондёрство и в антрактах освежаться протухлыми побасёнками! – А разве есть уж признаки, предвещающие что-нибудь подобное? – Есть. На меня уж и теперь косятся, что мало разговариваю. На днях я там был – сама выбежала. «Вы, говорит, Коршунов?» – Я, говорю. – «Ах, какой вы нелюбезный!» – С чего ж это она? – Стало быть, разговор был. В Аспазии она к нашему Периклу готовится* – ну, и принимает участие. Да, терпят меня покуда, любезный друг! но только терпят. А так как и ангельскому терпению предел есть, то поневоле спрашиваешь себя: что будет, когда этот предел настанет? Разумеется, стану просить милости. Не гожусь в передовики – может быть, к «нам пишут» определят, или «Таинства мадридского двора»* переводить велят. Все равно как в доме терпимости: сперва гостей занимать заставляют, а потом, как розы-то отцветут, начнут в портерную за пивом посылать. — 330 —
|