|
– У меня есть до вас, милая маменька, большая просьба! – приступил Сенечка, по своему обыкновению, с предисловия. – Говори, мой друг! – Вы меня извините, добрый друг маменька, я только что приехал и решаюсь уже вас беспокоить… – Говори, мой друг! – Но обстоятельство такого рода, что я, зная ваше доброе ко мне расположение и как вы всегда были снисходительны ко всем моим нуждам… – Да говори же, дурак! – Я, право, не знаю, дорогая маменька, чем я мог заслужить ваш гнев… – Долго ли ты меня притеснять будешь? долго ли тебе мной командовать? – Я, милая маменька… Но Марья Петровна уже вскочила и выбежала из комнаты. Сенечка побрел к себе, уныло размышляя по дороге, за что? его наказал бог, что он ни под каким видом на маменьку потрафить не может. Однако Марья Петровна скоро обдумалась и послала девку Палашку спросить «у этого, прости господи, черта», чего ему нужно. Палашка воротилась и доложила, что Семен Иваныч в баньку желают сходить. – На-тко! – сказала Марья Петровна и показала при этом Палашке указательный палец правой руки, – на дворе сенокос, люди в поле, а он в баньку выдумал! Поди, доложи, что некому сегодня топить. Однако через несколько минут Марьи Петровна опять обдумалась, велела затопить баню и послала за Сенечкой. – Ну, ступай в баню, мой друг, – сказала она кротко. – Но если это затрудняет вас в ваших распоряжениях, милый друг маменька… – Ступай в баню, мой друг, – опять повторила Марья Петровна и, чтоб не увлекаться, занялась раскладыванием гранпасьянса. – Если все люди в поле, дорогая маменька… Марья Петровна не отвечала, но, судорожно повертываясь на стуле, думала: «Неужели это я такого дурака родила?» – Я не знаю, милая маменька, что? я такое сделал, чем я мог вас огорчить? Молчание… – Я благонравием своим заслужил любовь всех моих начальников, ныне назначен уже вице-директором и льщу себя надеждою, что карьера моя далеко не кончена… То же молчание, нарушаемое только шлепаньем карт. – Во всех семействах первородные сыновья… – Уйдешь ли ты в баню, мерзавец! – крикнула наконец Марья Петровна, но таким голосом, что Сенечке стало страшно. И долго потом волновалась Марья Петровна, и долго разговаривала о чем-то сама с собой, и все повторяла: «Лишу! ну, как бог свят лишу я этого подлеца наследства! и перед богом не отвечу!» С своей стороны, Сенечка хоть и пошел в баню, но не столько мылся в ней, сколько размышлял: «Господи, да отчего же я всем угодил, всем заслужил, только маменьке Марье Петровне ничем угодить и заслужить не могу!» — 228 —
|