|
– Что ж? – вздохнула еще раз хозяйка. – Пусть не ездиют! Не хотят – и не нужно. – Прежде, матушка, когда либерализмы этой не было, визиты не считались за предрассудок. Ездили с визитами не то что с принуждением, а с чувством, с удовольствием… Бывало, исходишь все дома, остановишься на тротуаре и думаешь: «Кого бы это еще почтить?» Любили мы, матушка, старших… Страсть как любили! Помню, покойник Пантелей Степаныч, дай бог ему царство небесное, любил, чтоб мы почтительны были… Храни бог, бывало, ежели кто визита не сделает – скрежет зубовный! В одни святки, помню, болен я был тифом! И что ж вы думаете, матушка? Встал с постели, собрал силы свои расслабленные и пошел к Пантелею Степанычу… Прихожу. От меня так и пышет, так и пышет! Хочу сказать «с новым годом», а у меня выходит «флюст бей козырем!» Хе-хе… Бред-с… А то, помню, у Змеищева оспа была. Доктора, конечно, запретили ходить к нему, а нам начхать на докторов: пошли к нему и поздравили. Не считали за предрассудок. Я выпью, матушка, ваше превосходительство… – Выпей, выпей… Всё одно никто не придет, некому пить… Чай, твои-то правленские придут. Окуркин безнадежно махнул рукой и покривил рот в презрительную усмешку. – Хамы… Все одним миром мазаны. – То есть как же это, Ефим Ефимыч? – удивилась старуха. – И Верхушкин, стало быть, не придет? – Не придет… В клубе-с… – Ведь я же ему, разбойнику этакому, крестной матерью прихожусь! Я его к месту пристроила! – Не чувствует-с… Вчера к Перцеву первым явился. – Ну те так и быть уж… Забыли старуху и пусть их, а твоим правленским грех. А Ванька Трухин? Неужто и он не придет? Окуркин безнадежно махнул рукой. – И Подсилкин? Тоже? Ведь я же его, подлеца этакого, из грязи за уши вытянула! А Прорехин? Старуха назвала еще десяток имен, и всякое имя вызывало на губах Окуркина горькую улыбку. – Все, матушка! не чувствуют! – Спасибо… – вздохнула Лягавая-Грызлова, нервно заходив по гостиной. – Спасибо… Ежели им опротивела благодетельница… старуха… ежели я такая скверная, противная, то пусть… Старуха опустилась в кресло. Морщинистые глазки ее замигали. – Я вижу, что я уже больше не нужна им. И не надо… Уйди и ты, Ефим Ефимыч… Я не держу. Все уходите. Хозяйка прижала к лицу платок и захныкала. Окуркин поглядел на нее, испуганно почесал затылок и робко подошел к ней… – Матушка… – сказал он плачущим голосом. – Ваше превосходительство! Благодетельница! – Уйди и ты… Ступай… Все ступайте… — 88 —
|