|
Чтобы укоротить время, мы сели пить. Водку мы пьем, как воду, и – странное дело, природа смеется над нами. От водки наши мускулы делаются тверже и крепче, а несдерживаемые страсти не ослабляют нас. Напротив, они делают нас тиграми. Полил дождь. Я закурил трубку и стал глядеть на море. Было темно, но, надо полагать, и в глазах моих кипела кровь. На черном фоне ночи я различал туманные образы того, что послужило предметом нашего жеребия. – Я люблю тебя! – задыхался я, протягивая к тьме руки. Слово «люблю» я знал из книг, валявшихся в буфете на верхней полке. В двенадцать я прошелся мимо дверей общей каюты и заглянул в нее. Новобрачный, молодой пастор с красивой белокурой головой, сидел за столом и держал в руках Евангелие. Он объяснял что-то высокой, худой англичанке. Новобрачная, молодая, стройная, как мачта, сидела рядом с мужем и не отрывала своих голубых глаз от его белокурой головы. Не мне, матросу, описывать ее лицо. Оно казалось мне неземным. По каюте из угла в угол ходил банкир, высокий, полный старик-англичанин с рыжим антипатичным лицом. Это был муж леди, с которой беседовал о чем-то евангельском новобрачный. «Пасторы имеют глупую привычку беседовать по целым часам! – подумал я, в отчаянии хватая себя за волосы. – Он не кончит до утра!» В час подошел ко мне отец и, дернув меня за мокрый рукав, проворчал: – Пора! Они вышли из общей каюты. Молнией слетел я вниз по крутой лестнице и направился к знакомой стене. Между этой стеной и стеной корабля был промежуток, полный сажи, воды и крыс. Скоро я услышал тяжелые шаги старика-отца. Старик спотыкался о ящики с керосином и сыпал проклятия. Я нащупал свое отверстие и вынул из него четырехугольный кусок дерева, выпиленный мною с искусством, которому мог бы позавидовать любой резчик на дереве. Вынув кусок, я увидел тонкую, прозрачную кисею, сквозь которую, как из неволи, пробивался мягкий, розовый свет. Рядом со светом к моему горячему лицу <проник> одуряющий запах аристократической спальной. Чтобы увидеть спальную, нужно было раздвинуть кисею двумя пальцами, что я и поспешил сделать. Я увидел массу бархата, пуха и кружев. Всё это было залито наркотическим, розовым светом, исходившим от дорогой бронзовой лампы. В полутора саженях от моего лица стояла кровать. – Пусти меня к твоему отверстию, – сказал мне отец, нетерпеливо толкая меня в бок. – В твое лучше видно! – Убирайся к чёрту! – У тебя, мальчишка, глаза сильнее моих, и для тебя решительно всё равно, глядеть ли издали или вблизи! – проговорил отец, отпихивая меня и царапая стену. — 218 —
|