|
– Паскуда!.. Вишь шляется, шайтаны тебя носят!.. Запорю, стервенок!.. Искромсают, подлую, за тебя отвечай, – сама того не стоишь!.. Но кончила расправу [беглым ] поцелуем [разревевшейся девчонке. ]. – Молчи, дура, пирога дам… Федька, бежи, скажи отцу, чтоб не сумлевался, – приказала она сыну, толкнувши его в плечо. – Ремонтные мы, – обратилась она к величавому усачу-главному, уже мусолившему карандаш, чтобы записать показания для рапорта об остановке скорого на 706 версте. Маров полез в будку. Хлебопчук поднялся туда раньше его, сейчас же, как отдал матери ребенка, и сидел в углу, у дверцы, охвативши лицо руками. Василию Петровичу почудилось, что Сава плачет. «Гм! Дуется! Ну, что дуется? – думал Василий Петрович. – Слов нет, пускай, та девчонка затронула его, вспомнил он о своих, расстроился… Ну, только все это дело прошлое, и я при всем при этом ни при чем: за что же на меня-то хохлиться!.. Даже дело свое забыл, – фонари не зажег, – пришлось напомнить, чего допрежде никогда не бывало; стал быть, есть у человека что-нибудь на уме, ежели дела не помнит!.. Вон, звездочки замигали, – поднял он голову к потемневшему небу, – если бы по-прежнему, – подошел бы сейчас и стал бы называть их: «Это тут Вега», или еще что… [«А вон там Ай да баран…» ] И стали бы по душам калякать… А то молчит [да смотрит абызом. ]. Терпеть не могу!..» И в тот самый миг, когда Хлебопчук, украдкой кидавший пытливые взгляды на Василья Петровича, думал: «Вот, дивись, молчит да заворачивается!.. [Хиба ж ] Уж так-таки ни слова не скажет? Чем я повинен?.. Чего он себе раздумывает?» – [Василий Петрович в этот самый миг мысленно роптал на друга-помощника и резал правду-матку ему «в глаза»: «Ну и черт с тобой! молчи коль ин так!.. Ты молчишь, и мы будем помалкивать. Наперед лезть да заискивать не станем! не на таких, брат, напал… У начальства никогда не заискивали, не то что! И то уж товарищи зубы пролупили: «Помощника на шею к себе посадил, первым себе другом поставил!..» Ну, коль ин так, молчи да дуйся на доброе здоровье!..» ] Великий подвиг, героями которого только что явились наши друзья, самоотверженное спасение ребенка отодвинулось куда-то на неизмеримое расстояние от них – в пространство, дальше тех звезд, от которых, по уверениям Савы, миллионы лет как ничего уже не осталось, кроме света… Что скрывать! [По моим наблюдениям, ] и все-то мы, криворотовцы, таковы, как Маров да Сава. Мы не только практически не умеем пользоваться нашими геройскими подвигами, как другие, но, – что уже очень худо, – не способны никогда извлечь из них и духовных благ – светлого нравоучения, душевной бодрости, веры в себя и в людей, наших соседей по смежным участкам дороги… — 92 —
|