|
– Так повремени до осени, когда усилится товарное движение, – тогда можно будет тебя поместить на какой-нибудь паровоз. Но это обещание, по-видимому, не удовлетворило просителя: он потупил глаза и не трогался с места, а на его смуглом и черном от копоти лбе заходили морщины [, свидетельствующие об усиленном движении в мозговой коробке ]. – Тебе хочется непременно к Марову? – спросил Николай Эрастыч. – Так точно, – с живостью ответил слесарь, морщины которого быстро разгладились. – Жеконский у него непрочен, – добавил он вполголоса. – Гм! К Марову хочешь! Что ж, – отлично, – согласился начальник усмехаясь. – Жеконский действительно непрочен и, вероятно, на днях откажется ездить с Маровым. Но поладишь ли ты с ним? – Да, господин начальник, – твердо ответил Хлебопчук[, глядя на начальника прямым и немигаючим взглядом ]. Судя по твердости тона и по уверенности взгляда, следовало заключить, что этот угрюмый, но бравый парень хорошо обдумал свою просьбу. – Я был бы очень рад, знаешь… В сущности Маров далеко не злой человек, лишь строг и нервен. Угодить ему трудно, но при желании возможно: стоит только заниматься делом добросовестно, не лодырничать, точно исполнять инструкции. – Я знаю, что это так, господин начальник. – Хорошо. Ты уже работал на паровозе? – Так точно. На Жабинко-Пинской… Паровоз я знаю, господин начальник. – Ну, отлично, – поезжай с Маровым. Я скажу ему, когда уйдет Жеконский от него. – Слушаю, господин начальник. Хлебопчук отступил к выходу с довольным видом, с ясным лбом. Чернозуб нашел не лишним, однако, остановить его для нового предупреждения, которым как бы закреплялось приятное для начальника соглашение. – Только послушай, помни, что ты некоторым образом дал обещание твердо держаться на месте. Ты сам просишься к Марову, почему сам же будешь обязан заботиться о прочности своего положения. – Так точно, – согласился Хлебопчук с этим выводом, глядя начальнику прямо в глаза серьезн[ым ]о и уверенн[ым ]о [взглядом ]. Дня через три он начал ездить с Васильем Петровичем и приводить своей беспримерной прочностью всех в изумление, которое росло с каждой новой неделей его несменяемой службы у сурового, требовательного, ворчливого, невыносимого, капризного, грозного машиниста. – Хохол точно опел, околдовал этого лютого пса! – говорили помощники, вызнавшие по личному опыту «маровскую каторгу». – Так обмяк, людоед, так притих, присмирел, – точно и нет его! Просто шелковый стал, злой черт! И уж на паровозе не торчит, как бывало прежде, – стал святого лодыря праздновать, собака цепная… Даже, гляди, улыбаться выучился, рожа его злющая просветлела… Видно, – калугуром своим понурым доволен. — 60 —
|