|
Дорогие друзья, Вы смолкли – крепко, как перепела, когда погорит заря и потянет ночным ветром: сколько ни трюкай – ни звука в ответ. А я уже беспокоюсь: ну, ты-то, Евгений, вообще редко пишешь, а вот Петр – что с ним сделалось? Видел недавно сон какой-то про него, истолковал его дурно – и хотел было послать телеграмму. Где Вы, как живете? Я свою жизнь и труды свои описывал, теперь нового у меня только то, что отлучались мы с Капри на двое суток – были в Неаполе, Пуцуоли, Помпее и Соренто и дьявольски устали и испортили желудки. Теперь снова уселись на Капри за работу. Но прохладней стало, завертывает иногда дождь с ветром, приходит в голову, не удрать-ли отсюда недельки через две-три? В Египет, например? Ничего еще не знаю, но мысли бродят. […] Не знаешь-ли, Петр, о «Екатеринославе» чего-нибудь? […] [Открытка от 21 (8) Янв. 1912:] Ужели Вы так сошли с ума на гравюрах, что и не читали двух томов Толстого? А если да – то что скажете? Я порою не нахожу слов для выражения телячьего восторга! В Русских изданиях страсть сколько выпущено – я читал берлинские. […] [Открытка, почтовый штемпель 20. 2.12:] […] Живем по прежнему – в работе. Я написал еще рассказ – развратный. […] [За февраль, как сказано в дневничке В. Н., Бунин написал: «Игнат», «Захар Воробьев». Март: Возвращение домой. Неаполь. Бриндизи, австрийский пароход, Котору, Патрас, Афины. Неделя в Афинах. Путь в Константинополь. Астма у Коли. Одесса. Лондонская гостиница. Батистини. Грациэлла2. Куровские. Грузинский. Ценовский, ресторан Кузнецова. Апрель: Мое возвращение в Москву. […] «Среда» – «Веселый двор». – Успех большой. В мае возобновляются дневниковые записи Бунина:] 9 Мая 1912 г. Юлий, Митя и я ездили в Симонов монастырь. Потом в 5-ом часу были у Тестова. Говорили о Тимковском, о его вечной молчаливой неприязни к жизни. Об этом стоит подумать для рассказа. Ресторан был совершенно пустой. И вдруг – только для нас одних – развеселый звон и грохот, кэк-уок. 19 Мая. Глотово (Васильевское). Приехали позавчера. Пробыли по пути пять часов в Орле у Маши3. Тяжело и грустно. Милая, старалась угостить нас. Для нас чистые салфеточки, грубые, серые; дети в новых штанишках. Орел поразил убожеством, заброшенностью. Везде засохшая грязь, теплый ветер несет ужасную пыль. Конка – нечто совершенно восточное. Скучная жара. От Орла – новизна знакомых впечатлений, поля, деревни, все родное, какое-то особенное, орловское; мужики с замученными скукой лицами. Откуда эта мука скуки, недовольства всем? На всем земном шаре нигде нет этого. — 58 —
|