– Замолчишь ли ты, проклятая баба! – гаркнул Троцкий, стукнув кулаком по столу. – Не хочешь, не нравится – скатертью дорога! – Скатертью? – вскричал Ленин и подбоченился. – Это куда же скатертью? Куда я теперь поеду, когда, благодаря твоей дурацкой войне, мы со всех сторон окружены? Завлек, поиграл, поиграл, а теперь вышвыриваешь, как старый башмак? Знала бы – лучше пошла бы за Луначарского. Бешеный огонь ревности сверкнул в глазах Троцкого. – Не смей и имени этого соглашателя произносить!! Слышишь? Я знаю, ты ему глазки строишь, и он у тебя до третьего часу ночи просиживает; имей в виду: застану – искалечу. Это что еще? Слезы? Черт знает что! Каждый день скандал – чаю не дадут дома спокойно выпить! Ну, довольно! Если меня спросят – скажи, я поехал принимать парад доблестной красной армии. А то, если этих мерзавцев не подтягивать… Поняла? Положи мне папирос в портсигар да платок сунь в карман чистый! Что у нас сегодня на обед? Вот как просто живут коронованные особы. Горностай да порфира – это на людях, а у себя в семье, когда муж до слез обидит, – можно и в затрапезный шейный платок высморкаться. Усадьба и городская квартираКогда я начинаю думать о старой, канувшей в вечность России, то меня больше всего умиляет одна вещь: до чего это была богатая, изобильная, роскошная страна, если последних три года повального, всеобщего, равного, тайного и явного грабежа – все-таки не могут истощить всех накопленных старой Россией богатств. Только теперь начинаешь удивляться и разводить руками: – Да что ж это за хозяин такой был, у которого даже после смерти его – сколько ни тащат, все растащить не могут… Большевики считали все это «награбленным» и даже клич такой во главу угла поставили: – Грабь награбленное. Ой, не награбленное это было. Потому что все, что награблено, никогда впрок не идет: тут же на месте пропивается, проигрывается в карты, раздаривается дамам сердца грабителей – «марухам» и «шмарам». А старая Россия не грабила; она накапливала. Закрою я глаза – и чудится мне старая Россия большой помещичьей усадьбой… Вот миновал мой возок каменные, прочно сложенные, почерневшие от столетий ворота, и уже несут меня кони по длинной без конца-края липовой аллее, ведущей к фасаду русского, русского, русского – такого русского, близкого сердцу дома с белыми колоннами и старым-престарым фронтоном. Солнце пробивается сквозь листву лип, и золотые пятна бегают по дорожке и колеблются, как живые… А на террасе уже стоит вальяжный, улыбающийся хозяин и радостно приветствует меня. — 273 —
|