– Не слышал. А в чем дело? – Я, собственно, и сам не знаю. Слышал только, что история потрясающая. Вот сегодня и услышим, – Что ж… Пожалуй, пойду. – Конечно, приходите. Мыльников говорить, что это нечто грандиозное. IIПосле этого разговора я, все таки, немного сомневался, стоит ли идти на разглагольствования Панасюка. Но утром в субботу мне встретился Передрягин, и между нами произошел такой разговор: – Ну, что у вас нового? – спросил я. – Да вот сегодня бенефис жены в театре. Новая пьеса идет. – Значит, вы нынче в театре? – Нет. У меня, видите ли, тесть именинник. – Ага. У тестя, значит, будете? – Нужно было бы, да не могу. Должен провожать нынче начальника. Он заграницу едет. – Чудак вы! Так вы бы и сказали просто, что провожаете начальника. – Я его не провожаю. Я только сказал, что надо было бы. А, к сожалению, не смогу его проводить. – Что же вы, наконец, будете делать?! – Вот тебе раз! Будто вы не знаете!.. Да ведь нынче Панасюк у Мыльникова будет о своей женитьбе докладывать. – Тьфу ты, Господи! Решительно вы с ума сошли с этим Панасюком. Что особенного в его женитьбе? – Это нечто Гомеровское. Нечто этакое Шекспировское. – Что же именно? – Не знаю. Сегодня вот к услышим. Тут же я окончательно решил идти слушать Панасюка. IIIУ Мыльникова собралось человек двадцать. Было душно, накурено. Панасюка, как редкого зверя, загнали в самый угол, откуда и выглядывала его острая лисья мордочка, щедро осыпанная крупными коричневыми веснушками. Нетерпение росло, a Панасюк и Мыльников оттягивали начало представления, ссылаясь на то, что еще не все собрались. Наконец, гул нетерпеливых голосов разрешился взрывом общего негодования, и Панасюк дал торжественное обещание начать рассказ о своем браке через десять минут, независимо от того, все ли в сборе, или нет. – Браво, Панасюк. – Благослови тебя Бог, дуся. – Не мучай нас долго, Панасюченочек. Тут же разнеслась среди собравшихся другая сенсация: рассказ Панасюка будет исполнен в стихах. Панасюка засыпали вопросами: – Как? Что такое? Разве ты поэт, милый Панасюк? Отчего же ты до сих пор молчал? Мы бы тебе памятник поставили! Поставили бы тебя на кусок гранита, облили бы тебя жидким чугуном – и стой себе на здоровье и родителям на радость. – Я, господа, конечно, не поэт, – начал Панасюк с сознанием собственного достоинства, – но есть, господа, такие вещи, такие чудеса, которые прозой не передашь. И в данном случае, по моему, человек, испытавший это; если даже он и не поэт – все-таки, он обязан сухую скучную прозу переложить в звучные стихи!!! — 168 —
|