|
Я даже не знаю, как мне определить эти чувства, они настолько же странны, насколько пугающи. Все происходит помимо моей воли. Мои поступки с каждым часом все более противоречат моей вере, вступают в конфликт с моими убеждениями, с послушанием, присущим мне со дня вступления в орден. Даже для того, чтобы написать эти строки, мне нужно собрать всю свою волю, перо не слушается меня, не в физическом смысле, а в духовном — оно все время порывается написать не принадлежащие мне слова. Да, именно так — перо все время хочет меня унизить, и не только меня, но и вас, мой дорогой Ильдебрандо. Что это за сила, я не знаю; знаю только, что даже мой язык подчиняется ей. Обвинения против меня, разумеется, правдивы, и объяснить свои действия я могу только одним — это был не я! Но тогда, спросите вы, кто же? Замечаете ли вы, с каким трудом пишу я эти строки, мой угловатый, вовсе не свойственный мне почерк с наклоном то в одну, то в другую сторону, вы же знаете совсем другой почерк, а сейчас я словно пишу левой рукой, поглядите только на кляксы, неудавшиеся виньеты, и как я стараюсь изо всех сил, намертво вцепившись в перо, написать до конца хотя бы одно ясное предложение. Такое чувство, что враждебная мне неведомая сила едва позволяет мне написать эти слова. И диктовать я не могу, потому что все, что выходит из моих уст — мерзость, Ильдебрандо. Я думаю одно, а говорю нечто совсем иное, ужасное, грубое, и все мое окружение отшатывается от меня. Я уже не отвечаю за свои слова, а еще менее — за поступки. Молитесь за меня, молитесь, Ильдебрандо, ибо спасение мое под угрозой. Если бы не мой новый секретарь, положение давно бы уже вышло из-под контроля. Он взял на себя составление программы на день, ограждает от ненужных посещений и допускает ко мне только ближайших сотрудников. Вы должны верить мне, Ильдебрандо, я уже четвертый раз принимаюсь за письмо, все остальное я сжег. К своему ужасу, я вдруг, заметил, что страницы заполнены не моими словами — ругательства, проклятья, грубости… Фразы, не принадлежащие мне, прокрадываются в текст; на бумаге возникают слова, написания которых я до этого даже и не знал. Я думаю: напиши то-то и то-то, Аурелио! Но вместо этого я следую движениям пера и руки, и на бумаге возникают совершенно иные слова! Даже почерк другой — почерк другого человека! Все, что вы слышали обо мне, Ильдебрандо, — чистая правда: все эти непристойности, богохульства, профанации… это словно обвал, я не управляю этим, словно я какой-нибудь автомат, изготовленный злонамеренным кукольником. Только употребив всю свою власть, да и то с помощью моего секретаря мне удалось погасить скандал. Я слышу в себе чужой голос, страшный голос, он желает мне зла, он подстрекает меня на все эти поступки, он хочет опозорить меня и загубить мою жизнь. В последние часы он подбивает меня совершить самый страшный из человеческих грехов. — 163 —
|