|
Послы возмутились: «Знаем, — ты не тот уже хотя бы потому, что прежний царь знал, как уважить и принять рыцарских людей, а ты того не умеешь. Ей Богу, жаль, что мы к тебе пришли, ибо встретили только неблагодарность. Передадим это пославшим нас братьям, пусть решают, как быть». Послы хотели уехать, но царик испугался, просил остаться на обед и передал, чтобы не обижались — мол, говорил так нарочно. Стали думать, кто настроил царика, и решили, что Меховецкий — из боязни, что придется уступить гетманство Ружинскому. Вернувшись в Кромы, послы обо всем рассказали войску. Решили вернуться в Польшу, но поляки Меховецкого просили, чтобы князь приехал и снесся с «Дмитрием». Они были недовольны гетманом, не обеспечившим выплату денег. Ободренный Ружинский с отрядом гусар и пехоты выехал в Орёл. По приезде в Орёл Ружинскому передали, чтобы ехал к царской руке. Он поехал, но когда его просили обождать — царь, «мол, ещё моется... такая у него была привычка — каждый день мыться в бане... так сбрасывает свои заботы», — князь продолжил путь и, несмотря на возражения, вместе со свитой вошел в царские покои. Пришлось царику, как бы не видя поляков, пробираться к «трону». Когда он сел, Ружинский произнес речь и поцеловал царскую руку. Пошли к руке и другие поляки. Царик пригласил всех на обед: Ружинский сел с ним; остальные — за общим столом. Царик расспрашивал поляков о рокоте, говорил, что не хотел бы быть королем «ибо не для того родился московский монарх, чтобы ему мог указывать какой-то Арцыбес[80]...». Переговоров не было ни в этот, ни в другой день. Ружинский собрался уезжать, но поляки Меховецкого просили обождать до завтра, обещая созвать круг и низложить гетмана. На следующий день они низложили Меховецкого, запретив под страхом смерти появляться в войске, и выбрали гетманом Ружинского. Царику передали, что если хочет, чтобы войско осталось с ним, пусть назовёт тех, кто обвинял в измене Ружинского и его людей. «Дмитрий» обещал приехать в круг. Наутро он явился в златоверхой шапке, на богато убранном коне, с «боярами» и стрельцами. Когда он въехал в круг, поднялся гомон. Царик решил, что спрашивают, тот ли он царь, и крикнул: «Цыть, сукины дети, не ясно, кто к вам приехал?» Поляки сдержались и потребовали, чтобы царь назвал тех, кто представил изменниками гетмана и его войско. Царик приказал говорить одному москвитянину, но прервал его, сказав: «Молчи, ты не умеешь на их языке говорить, вот я сам буду!» И начал так: «Прислали ко мне вы с тем, чтобы я вам назвал и выдал моих верных слуг, которые меня кое в чём предостерегали. Не пристало московским монархам выдавать своих верных слуг. И касается это не только вас, но если бы сам Бог, сойдя с небес, приказал мне совершить подобное, и то я не послушал бы». Поляки закричали, что тогда уйдут, на что царик ответил: «Как хотите, хоть и прочь подите». Начался шум и крики: «Убить мошенника, зарубить! Поймать разбойника!» «Он был настолько храбр, — пишет Мархоцкий, — что в этом разброде раз или два оглянулся, поворачивая коня, а потом уехал в город... Чтобы царь не сбежал, мы прямо на круге выбрали стражу и поставили при нём. От отчаяния он решил себя уморить и выпил немыслимо сколько водки, хотя всегда был трезвым». — 140 —
|