|
В комнате я пока был один, но через несколько минут в неё вошёл крепкого сложения коренастый человек лет пятидесяти. Он сдержано поздоровался со мной и, бросив в октан[12] свой рюкзак, стал разбирать постель. Улегшись на неё, посетитель стал бесцеремонно изучать отдыхающего напротив человека. По его глазам было видно, что он сгорает от любопытства. Мужчина смотрел то на меня, то на мои на рыбьем меху ботинки и очевидно силился понять, откуда я, такой горячий здесь взялся? Видя, что моя персона его чем-то заинтересовала, как более молодой я назвал ему своё имя и сказал, куда намерен добраться. Услышав, что мне надобно за тридевять земель, он уселся на кровати и открыл рот.
- Ты же в наших краях окочуришься в своих вот этих, - показал он на мои ботинки. - Там же сейчас снега по колено, а после метели хряпнет под двадцать, а то и более. Ты завтра иди и катанки себе купи в магазине. Зима на дворе!
Видя участие Василия Дементича Клокотова, так звали моего соседа, я достал из октана свою поклажу и вынул из неё новенькие лосиные пимы.
- В ботинках я в ваш район не полечу, - сказал я соседу. - Иначе на самом деле без ног останусь, а вот своё пальто придётся на самом деле здесь в гостинице оставить, я уже сегодня пока шёл до гостиницы промёрз до основания.
- Смотри-ка, какие ладные! - взял в руки камусную обувь мой новый знакомый. - Нашенские таковые не шьют. Что-то на энто похожее носят зимой Кольчегорские и Вожгорские нехристи, они тоже предпочитают шить жилами. А нашенские камусы сшивают капроновой ниткой, - положил Василий Дементич на место мою обувь. — Сам-то ты откэндова? - начал он утолять своё любопытство.
- Из Сибири я, из Тюменской области.
- Едешь ничай в гости? - задал он тут же новый вопрос.
- Еду-то еду, но не знаю куда, - вздохнул я. - Деревня-то известна, но от неё ещё вёрст двадцать, а то и более. Я первый раз.
- То-то я и вижу, что несведущ ты о нашинских чащобах. И о холодах, - посмотрел на меня с сочувствием собеседник. - Деревня-то как называется?
- Ценогора, - сказал я.
- А там к кому?
Я назвал имя и фамилию.
- Так ведь это ж на выселки к нехристям! Мы друг друга и на Пи- неге, и на Мезене всех знаем. В Архангельске встречаемся, как свои
родственные. Но с нехристями из хуторов не дружим. Общаемся, но не дружим. Чужие они. А ты чай сам не из таких же? Может кто из твоих родных из наших мест? - стал допытываться до меня любопытный Дементич.
- А почему вы зовёте тех людей нехристями? - перевёл я разговор с себя на то, что меня интересовало.
- Потому, что энто было давеча - ещё до революции, те люди из высылок никогда в церкви и в соборы не хаживали. Даже в граде Архангельском в церкви не заходили. У них своя вера. За неё они сильно и страдали. С Двины, Пинеги и Мезени некоторые семьи нехристей уходили ажио на Печору к зырянам и ещё дальше к вогулам на Урал. Другие хоронились в наших лесах. До революции жили неслышно, тихо. Сейчас же их хутора зовутся выселками.
- А как к нехристям относилась советская власть? - задал я интересующий меня вопрос.
- После революции за них взялись совсем как за преступников. Но потом всё утряслось. Может потому, что чудные назвали свои артели колхозами. Но их перестали тревожить. А ты пошто меня спрашиваешь? Получается, едешь сам не знаешь куда? Уж не за девкой ли собрался? Что-что, а энто добро у них видное. Краше некуда! - улыбнулся сосед по комнате.
- Я этнограф, меня интересуют местные народные промыслы. Командировочный я.
Новый ответ ещё больше возбудил ко мне интерес Василия Демен- тича.
— 279 —
|