Быть русскими - наша судьба

Сердца молодеют,

Их ласково греют

Улыбки любимых вождей,

И наши байдарки

Вдоль солнечных парков

Как птицы летят по воде!

Подобных песен было тогда много. Вот ещё одна – знаменитый «Марш энтузиастов» Дунаевского:

Солнце

над нами встанет

И озарит лучами наше счастье.

Сталин

любимый с нами,

Мы победим, разрушим мы ненастье,

Вперёд, страна любимая,

Страна непобедимая,

Моя любимая,

Непобедимая,

Моя советская страна.

Был ли энтузиазм тридцатых искренним, или он являлся сублимацией страха? О, какой это трудный вопрос! Человек – существо тонкое, в его психику встроено много степеней защиты от отрицательных эмоций, в подсознании он держит одно, а в сознание пропускает совсем другое. Одно можно сказать с уверенностью: после «великого перелома» никто уже не смотрел на вождей как на пустых мечтателей и прожектёров – с этим был несовместим тот факт, что они были посвящены в какую-то великую тайну, делающую их хозяевами человеческих жизней. Кто-то мог их ненавидеть, но зубоскалить над ними было невозможно, а большинство народа перед ними благоговело. Мудрое подсознание нации, заботясь о комфортной и плодотворной деятельности сознания, отделяло власть от репрессий, и люди стали относиться к ним как к стихийным бедствиям, вроде данного нам судьбой фона, на котором разыгрывалась жизнь, и начиная с какого-то момента этот фон просто перестали замечать. Да, «чёрный воронок» мог приехать за тобой в любой миг, но ведь моряков парусного флота тоже в любой миг мог потопить шторм, а жителей сейсмоопасных районов – похоронить под обломками землетрясение, но ни те ни другие не думали об этом и жили точно такой же полноценной жизнью, как и те, кто такому риску не подвергались. Всё равно все помрём, какая разница – чуть раньше или чуть позже. Но, не связывая образы вождей с такой грозной бытийностью, как террор, мысль о котором вообще изгонялась из сознания, народ ощущал, что вожди имеют отношение к чему-то в высшей степени бытийному, и поэтому признал за ними право указывать путь России. И программа индустриализации, явно отвечающая национальным интересам, и даже программа коллективизации сельского хозяйства, вызывающая сильное сопротивление со стороны части крестьянства, были народом поддержаны, тем более что вожди вдохновляли осуществление этих программ патриотическими лозунгами.

Глава 11

Пятилетки, колхозы и «Если завтра война»

Поворот от интернационализма к патриотизму под вывеской «построения социализма в одной, отдельно взятой стране» партии и возглавлявшему её Сталину пришлось осуществить по той причине, что они натолкнулись на совершенно непреодолимое желание русского народа оставаться русским. Это была очень важная веха на пути медленного и трудного изживания околдовавшей нас марксистской утопии, и она обозначала направление, по которому пойдёт это изживание и возвращение России к самой себе. Историческая Россия стояла на трёх китах, имена которым дал граф Уваров в своей знаменитой формуле: «Православие, самодержавие, народность». Чтобы разрушить её, революционерам было необходимо убрать эти опоры, и они весьма целенаправленно и последовательно стали это делать. Сначала они уничтожили самодержавие. Это было сравнительно легко – марксистам-ленинцам, собственно говоря, даже не пришлось прилагать для этого усилий, так как царя свергла либеральная буржуазия ещё в феврале 1917-го, и в Октябре они просто закрепили эту победу над монархической Россией. Следующей их целью было православие. Эта задача оказалась куда более сложной, хотя большевикам сильно помогало всеобщее убеждение, будто «наука доказала, что Бога нет», и решить её до конца так и не удалось. Ни повсеместное закрытие храмов, ни массовые расстрелы священников, ни бешеная пропаганда Союза воинствующих безбожников, ни спровоцированное властями обновленчество не добились полной ликвидации Православной Церкви – съёжившаяся и притихшая, она продолжала жить. И с тем, что жизнь в ней всё-таки теплится, большевики в конце концов примирились – поручили надзор над ней «уполномоченным» и перестали её замечать. А вот с третьей опорой – с народностью, то есть с решимостью русских оставаться русскими, у большевиков получилась осечка, и им пришлось уступить, сделав хорошую мину при плохой игре. Опора, называемая «народностью», устояла. Понятно, что восстановление остальных двух, которое этим было уже предопределено, должно было происходить в порядке, обратном тому, в котором они разрушались: сначала вернётся к России православие, а затем – и это будет окончательным её исцелением – и самодержавие. Сегодня, когда во всей окормляющей полноте к нам вернулась Православная Церковь, ясно, что будет именно так. Два этапа возвращения к себе мы прошли, третий впереди. Но сроки, сроки – их «никто не знает, ни ангелы небесные, а только Отец Мой один» (Матфей 24, 36). Любопытство, свойственное человеку, толкает к тому, чтобы с помощью своего ограниченного разумения высказать какое-то предположение о сроках, конечно, не настаивая на его правильности. Тут можно рассуждать следующим образом. Народность восторжествовала у нас около 1930 года, когда произошла главная уступка Сталина —»построение социализма в одной, отдельно взятой стране и стал пропагандировать патриотизм, а православие – после празднования 100-летия Крещения Руси, то есть около 1990 года. Разрыв – 60 лет. Если допустить, что именно такое время необходимо для подготовки очередного шага, получается, что самодержавие вернётся к нам в 2050 году, как раз в середине XXI века. Что ж, поживём – увидим.