|
Там, на Святой Горе, я обрел нужную мне обстановку: долгие богослужения, главным образом ночами; простые, не требующие интеллектуального напряжения работы; возможность жить в послушании, без мысли о том, как игумен и его сотрудники, монастырские старцы, управляют всеми делами обители. Свободный от всех житейских проблем, я мог молиться беспрерывно день и ночь. Мало времени оставалось на чтение книг; иногда полчаса, а то и менее сего в день. Но Господь был со мною; и я не отрывался от Него ни на краткие минуты. Мое сердце горело непрестанно; мой ум, как на скале, стоял в слове Божием. Не скрывались в душе никакие движения, чуждые Духу Христа, вызываемые сильными атаками неприязненных сил. Я молился как безумный от охватывавшего меня ужаса быть таким, как я был и есмь; мое сердце и мой ум стали полем сражения между Христом и Врагом, колоссом космических измерений. В тот период я ходил по невидимому канату над пропастями. Некое странное отчаяние захватывало меня со всех сторон, как воды объемлют утопающего. Говорю «странное», потому что когда оно, отчаяние, отходило от меня, я как бы умирал духовно. Из этого отчаяния, как из вулкана, исторгалась горячая молитва, подобно ап. Петру, я кричал Христу Вседержителю: «Господи, спаси меня». Так с неравной силой напряжения проходили месяцы, годы. Описать всего невозможно. Позднее сложилось сознание: мне было попущено сие за мое гордое, безумное падение. Я увидел, что следование за Христом-Богом как-то естественно бросает человека в безбрежные океаны духа. Жить во Христе — значит восчувствовать Его как воистину Победителя смерти: Я свет пришел в мир… не судить, но спасти мир... (Ин. 12:46–47). Овцы Мои… идут за Мною. И Я даю им жизнь вечную, и не погибнут вовек; и никто не похитит их из руки Моей (Ин. 10:27–28; и др.). В те дни я напал на дерзновенные слова преп. Исаака Сирина: «Творящих знамения, чудеса и силы в мире не сравнивай с безмолвствующим с ведением. Бездейственность безмолвия возлюби более, нежели насыщение алчущих в мире и обращение многих народов к поклонению Богу». [3] Я никогда не отваживался сравнивать себя с отцами или применять к себе их слова вполне, но некоторая аналогия опыта должна наличествовать, иначе навсегда мы останемся вне истинного познания духовных реальностей. Мой ум не шел на риск раскрыть адекватно то состояние, в котором пребывал святой Исаак, высказывая сие, превосходящее меру человека, видение. И сейчас я скажу относительно меня самого лишь немногое. Неведомая для меня благость Бога в первые годы моего обращения ко Христу «жестоко» бросала меня в беспредельность, давая мне ощутить мое ничтожество, мое истощание, мое «ничто». Чрез этот дар очищалось мое сердце от смертоносной язвы гордости и становилось способным в любви и мире созерцать Бога, — воспринимать от Него новую жизнь, нетленную. — 42 —
|