|
Я восставал против самой идеи дуализма ума и тела. Я не мог принять того, что мой опыт был онтологически разделен на две несоизмеримые сферы – физическую и ментальную. Я не видел в этом логики. Все же от меня требовалось, чтобы я в это верил. Для меня был неприемлем тот факт, что для того, чтобы быть буддистом, я должен был принимать на веру эту истину о природе эмпирического мира и придерживаться своей веры независимо от любых новых данных о связи мозга и сознания. Я понял, что буддийская вера в существование нефизического деятельного ума эквивалентна вере в трансцендентного Бога. ...Я восставал против самой идеи дуализма ума и тела. Я не мог принять того, что мой опыт был онтологически разделен на две несоизмеримые сферы – физическую и ментальную. Я не видел в этом логики Как только вы разделяете мир на физический и духовный, скорее всего, вы отдадите предпочтение духовному. Поскольку ум – даже непостоянный ум буддийской философии – переживает телесную смерть и отвечает за нравственный выбор, то он не только нечто более постоянное и «реальное», чем материя, но также и вершитель человеческой судьбы. Чем выше вы оцениваете ум и дух, тем больше вы склоняетесь к преуменьшению значения материи. Вскоре ум становится Умом с большой буквы, а материя превращается в иллюзорный мировой мусор. А вслед за этим Ум начинает играть роль Бога: он становится основой и причиной всех вещей, космическим сознанием, которое одушевляет все формы жизни. Геше Рабтен предлагал нам подвергать тексты, которые мы изучаем, рациональному исследованию и критическому анализу, но при этом настаивал, что авторы этих текстов были полностью пробужденными существами. Тогда мне стало очевидно: никто не ждал от нас, что мы будем использовать логику и дебаты для установления истинности или ложности доктрины перерождения. Мы обращались к ним только для того, чтобы доказывать – так убедительно, как только возможно, – что основатели традиции уже установили истину. Если доказательства нас не убеждали, это не имело значения. Потому что, в конце концов, разум подчинялся вере. Геше призывал нас продолжать наши исследования, но, если мы не приходили к выводу, согласному с традицией, то причиной считалось наше недостаточное усердие. «Не принимайте [мои слова] на веру только из уважения ко мне», – говорил Будда, но в действительности от нас требовалось как раз обратное. Я понял тогда, что для исполнения моего монашеского призвания я обязан слепо верить в перерождение. Это не было чисто теоретической проблемой. Все это напрямую влияло на мою социальную идентичность и мое материальное положение в мире. Я не мог, не лицемеря, представляться на публике буддийским монахом (геше начал просить, чтобы я вел классы для мирян и послушников), отдавая себе отчет в том, что не могу принять один из ключевых догматов буддизма. Я чувствовал, как растет огромная пропасть между моей внешней социальной ролью и внутренним ощущением. На моих фотографиях в Тхарпа Чолинг у меня сияют глаза, и улыбка на лице, но, когда я читаю свои дневники, я поражаюсь тому, как часто я впадал в беспокойство, испытывал необъяснимую тоску, сомнения и чувство неуверенности. — 30 —
|