|
«Тогда в чем заключается цель дзен?» - задал второй вопрос мастер дзен. Суть дзен - в отречении. Цель истинной практики - в том, чтобы жить в мире, но не принадлежать ему. Счастливый Китаец мгновенно закинул мешок на спину и пошел своей дорогой. Вам очень трудно понять цель дзен, потому что трусливые беглецы, прячущиеся от мира, на протяжении столетий осуждали мирские дела и успели затуманить вам сознание. Они отравили ваше естество. Понять цель дзен очень трудно, но если вы все-таки сможете осознать ее, тогда ваши блага будут неисчислимы, вы извлечете громадную пользу. Человека, бегущего от мира, нельзя назвать разумным. Само его бегство выдает в нем наличие страха, а не разумности. Если вы спросите: «Неужели я могу быть счастливым и безмолвным, занимаясь суетливыми делами?» и убежите в тишину Гималаев, то тем самым лишите себя самой возможности когда-нибудь достичь внутреннего безмолвия, поскольку оно доступно лишь на фоне мирской суеты, бросающей вам вызов, и вы принимаете его невзирая на царящий здесь беспорядок. Вам нужно преодолеть все это смущение. Сбежав в Гималаи, вы почувствуете себя немного спокойнее, но в то же время возрастет ваша тупость. Вы ощутите в себе некое безмолвие, но оно будет исходить от гор, а не от вас. Стоит вам вернуться в мир, и вашего безмолвия как небывало - вы придете обратно с пустыми руками. Оказавшись снова в мире, вы растеряетесь еще сильнее, поскольку станете более мягким и уязвимым. И вы принесете с собой предубеждение, ведь будете уверены в обретении безмолвия. Вы станете более эгоистичным. Поэтому люди, которые сбежали в монастыри, боятся возвращаться в мир. Мир испытывает их. Мир - вот критерий. Легче жить в мире и постепенно погружаться в безмолвие, тогда гималайская тишина проникает в ваше бытие. Вы не идете к Гималаям, потому что Гималаи сами пришли к вам. И тишина уже берет начало в вас, вы ее хозяин. Я не учу вас бегству от мира, но учу вас отречению. Многие ортодоксально настроенные люди, явившись ко мне, спрашивают: «Разве это саньяса? Ваши саньясины продолжают жить в семьях, с женами и детьми. Они по-прежнему ходят на работу в конторы, на фабрики или в магазины. Неужели это саньяса?» У них есть только одно представление о саньясе, одномерное ее понимание: мол, саньясин должен убежать от мира. Но мои саньясины пребывают во множестве измерений. Они отрекаются, и все же живут в семьях, отказываются от мира, и все же выполняют свои обязанности, изменяются, и все же остаются обыкновенными, полностью преображают свое бытие, и все же остаются в обыденном мире, как и все остальные люди. — 159 —
|