На стороне ребенка

Кого не могли содержать родители, тех принимали как собственных детей клирики, обреченные на безбрачие. Учащиеся жили у них во время учения. За это они должны были впоследствии пополнить собой число служителей церкви. Только во второй половине XVIII века богатые начали замыкаться в отдельных кварталах и отделяться ' от трудового населения. Кто бы сказал до XIX века: «Пойдем в трущобы якшаться с простонародьем»? Буржуазия без конца сопри­касалась с населением Парижа.

Покуда церковники за счет выходцев из бедноты становились все многочисленнее, дворянство пристраивало юношей, как того тре­бовал обычай.

Сыновья высокопоставленных лиц с семи до четырнадцати лет отправлялись на службу к другим знатным людям, чтобы позже тоже стать сеньорами, господами, которым будут служить другие. Здравая идея состояла в том, что для того, чтобы научиться принимать услуги других, надо сперва научиться служить самому.

Бедные дети, отданные в услужение, могли остаться на службе у господина и после четырнадцати лет, а могли и перейти к другим хозяевам. Но они тоже пользовались годами учения. С восьми лет они помогали во всем, что относилось к практической жизни, детям хозяев, которые были младше их, и, подрастая, учились тому же,

• Id.. ouvrage cite, Huit s.ecles de violence au guamer Lot».

66

что их юные господа. Когда слуга прислуживал за едой, господин рассказывал ему, что узнал сам, и, если слуга был понятлив, учил его. Слуга слушал, как учится хозяин, и сам тоже учился. У девушек все было по-другому: они помогали на кухне или в бельевой и учились только домоводству. В пятнадцать лет их выдавали замуж. Девушки, разлученные с семьей, получали образование только в том случае, если им предстояло постричься в монахини: тогда они ста­новились питомицами пансионов.

Церковь немало содействовала тому, чтобы детям приписывались все грехи в мире, и поддерживала идею, что дети должны внушать подозрения уже в силу своей уязвимости: они поддаются влиянию злых духов. Церковь учила и провозглашала, что даже крещение не избавляет от бремени первородного греха. Ребенок рождается отмеченным. Он отмечен неуклюжестью, неловкостью, слабостью. Он достоин недоверия, а то и презрения. И поскольку он таков, каков он есть, его надлежит полностью переделать, полностью перекроить, чтобы ускользнуть от влияния зловредных сил, которые охотно из­бирают своим вместилищем эту легкодоступную жертву.

Первое причастие — это ритуал перехода. До этой инициации почти во всех слоях общества — и так до самой второй мировой войны — дети за столом не разговаривали в присутствии отца, если их не спрашивали. Они не имели права говорить, пока им не предложат. Они могли только слушать других. Это были остаточные явления религиозного воспитания их предков, и только с того момента, как дети были допущены ко вкушению святых даров, им разрешалось разговаривать во время обычных трапез за родительским столом. До первого причастия в них не было жизни духа. В 1914 году, когда мне было пять с половиной лет, в нашей семье все происходило именно так. В среде «благовоспитанных детей» это продолжалось до 1939 года.