На стороне ребенка

Может быть, переход к взрослому возрасту — это переход от «быть» к «иметь»; я имею в виду противоречие, существующее между «быть» и «иметь». Может быть, ребенок создан главным образом, чтобы «быть», а взрослый — чтобы «иметь», и непрестанно раз­мышлять, следить за собой, воплощать себя. Рано или поздно ста­новишься собственником своего прошлого, как собственником дома. У ребенка нет своего дома; он просто находится или в доме, или вне дома. С самого первого контакта немало детей обращалось ко мне с вопросом: «А что у тебя есть?» Роль психоаналитика под­разумевает ответ: «Хорошо, я тебе расскажу, но и ты скажи мне, что есть у тебя». Затем начинается спор, кому отвечать первым. А потом они говорят, что у них есть: «У меня есть папа, мама, брат, плюшевый мишка...» — словом, перечисляют все существа, с которыми у них существуют отношения. «Вот, я сказал. Теперь ты.» — «Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?» — «У тебя есть муж?» — «Да, есть... А если бы не было?» — «Ну... Все-таки хорошо, что он у тебя есть... А дети у тебя есть?» — «А если я тебе не скажу?» — «Ну, это нечестно, я же тебе сказал»...

Часто именно таким образом устанавливается языковое общение с ребенком, и я очень удивляюсь, что дети никогда не «вносят в Декларацию» ничего им принадлежащего, кроме людей, с которыми У них существуют отношения. Если они отвечают письменно, им кажется, что этого слишком мало, и они добавляют: «Да, а еще

267

у меня есть дядя, а еще та дама, которая водила меня гулять, когда я был маленьким».

Дети никогда не говорят о своем материальном имуществе; для них «иметь» значит иметь отношения с другими живыми существами. А сколько детей вынуждены «иметь»... только двух-трех человек! Помню сторожиху, которая приводила к нам в Мезон Верт свою; дочку и детей своих соседок, и как однажды она сказала мне об одной девочке: «У нее нет отца». Ребенок был здесь же, рядом с нами. Я обратилась к малышке: «Слышишь, что сказала эта дама? Она говорит, что у тебя нет отца, но это неправда. Наверно, она просто не знает». Сторожиха не унялась: «Нет, нет, у нее в самом деле нет отца, он умер, когда ее мать была ею беременна; я очень хорошо их знала». И она рассказала. «Он так ее любил, он хотел. чтобы у него родилась девочка, даже купил для нее заранее платьице, сам выбрал для нее имя...» Об этой девочке всегда говорили, что, у нее нет отца, делая из нее что-то вроде символического паралитика, у которого отнята половина тела. Эта женщина, на чьем попечении девочка находилась с самого детства, знала ее отца — и все-таки малышка до сих пор могла думать, что отца у нее не было. Открытие — то, что отец все же был — преобразило жизнь этой» ребенка, а тем самым и жизнь ее матери, жизнь труженицы, посвященную дочери; до того она проводила все свободное время у супружеской четы, вскормившей ее дочь, и сама себя тоже чувствовал» девочкой, близнецом своей дочери, потому что в памяти задержалась на обстоятельствах смерти своего юного мужа, который погиб от несчастного случая и о котором она никогда не рассказывала дочери как об отце.