|
Играл он чудесно, лучше никому не сыграть. После его игры хотелось сделать людям что-то хорошее, доброе, или самому написать песню, или пойти в бой и погибнуть за свою страну. Я всегда после его игры думал о Гале. Если у нас когда-нибудь будет свадьба, мы позовем Леньку, и он сыграет "Полонез" Огинского, чтоб знали все наши гости, как нужно беречь и любить свою Родину. Ленька кончил играть. Я полез на чердак. Выбрал двух голубей – крылья уже окрепли, и зерно клюют. - Возьми да корми! - Я не для себя... Для отца. Говорит, голуби будут в доме – к добру. Может, мол, пить брошу... - Отчего же он пьет? - От ранения... Он так рассказывал: будто в госпитале лежал, совсем умирать собрался. Санитарка стала ему спирт приносить. Отец на ее брата походил, а брата-то убили... Со спирта сон появился, с едой направилось... К спирту, говорит, только сильно привык. С тех пор пьет... Я не совсем поверил Леньке, да и сам он вряд ли верил отцу. Просто пил тот от тяжелого нрава и бескультурья. Кончил всего четыре класса и был один такой на всю деревню. Ходил сычом, ни с кем не здоровался, может, и о голубях возмечтал с похмелья. На другое утро Ленька ушел на луг. Мать послала его пасти корову Зорьку. Зорька должна вот-вот отелиться, и ее взяли из табуна. В табуне ведь всякое бывает – еще теленочка затопчут. Ленька унес с собой гармошку. Он сидел на лугу один-одинешенек и наигрывал для себя да для Зорьки. Вернулся поздно. Гармошка болталась за плечами. Зорька, широкая пегая корова, шла сзади, тянулась к гармошке языком. У ворот красовался Ленькин отец в хромовых сапогах, в черном суконном костюме. Костюм сзади отвисал, брюки над сапогами вспучивались, но отец мнил себя щеголем. Увидев меня, приподнял кепку: - Айда в клуб, циркачи приехали... А твои сизари у меня весь хлеб сожрут... От клуба я отказался, зато похвалил его костюм. Он ушел от меня веселый, довольный собой, что вот, мол, трезвый сегодня и в клуб, как все люди, пошел. Ко мне заглянул Ленька. Сегодня он стал играть себе, грустное, тягучее. На меня глаз не поднимал, очень стеснялся. Я только видел, как шевелились у него ресницы, ходили взад-вперед плечи и побелели от напряжения пальцы. Ленька играл, а сам мучился: то ли не нравилось ему, то ли хотелось еще лучше сыграть. И от этой муки мне становилось плохо, я не смотрел на его лоб, который сжали две быстрые живучие морщинки. - Ты давно музыку сочиняешь? - Давно, а это сегодня выдумал, когда Зорьку пас... - Почему грустное выходит? - Ну да? Гармошка вздрогнула, раскололась на тысячу звуков, и звуки эти взяли в долгий и сладкий плен, и я услышал шум весеннего леса, говор первых ручьев и гул поезда, с которым приехала Галя. — 119 —
|