Алкоголь - шаг в пропасть

Жилось мне трудно. Ушел в геологи мой дорогой друг Гриша Лобода. Бросил редакцию, укатил в Саяны. Галя, о которой все время думал, совсем писать перестала. Видно, встретила в Москве, в своем университете, покраще меня.

Деревня задыхалась от зноя. Кончался июль. Над огородами ды­милось марево, исчахла картофельная ботва, обмелели колодцы, в подворотнях, вывалив языки, умирали от жары собаки. Дожди шли стороной.

Дождь спустился через неделю. Начался под вечер. Я сидел на завалинке и смотрел, как кружатся сизари. Еще в детстве я выревел у матери пару голубей. Хозяин за двух сизарей заломил по-ста­рому двадцать рублей. Цена небывалая, да рядиться я не умел. Зато теперь вся стая от тех двух сизарей.

Я любовался, как стая водит круги над крышей. Ко мне подсел Ленька-сосед, мальчишка лет тринадцати, очень худой, маленький, страшно застенчивый.

- Подари мне сизаря... Хоть одного.

- Зачем?

- Кормить буду... - И Ленька покраснел.

- Подарю, но ты мне за это поиграй.

- Поиграю...

И вдруг начался дождь. Туча вылезла из-за леса. Небо побагровело, хлестнул ливень. Вот радость-то, дождались! Каждая капля - картечина. Еле Ленька с гармошкой через дорогу перебежал. Зашли в дом. Ленька обтер гармошку рукавом, положил в колени. Я забыл сказать, что Ленька был в деревне первый гармонист. Научился иг­рать он еще лет семи на старой отцовской хромке. Играл он, конечно. без нот, но, по-моему, лучше всех на свете. Звали его на все свадьбы и гулянки. На этих гулянках он насмотрелся такого, что и во сне не увидишь. Может, поэтому Ленька рано, посуровел, притаился в себе, не замечал однолеток. Да и отец его виноват. Пил он по-страшному, и пьяный зверел.

Ливень скоро кончился, но все равно что-то от души отвалило: теперь каждая травинка в рост пойдет. Ленька расстегнул ремни у хромки, похрустел нервно пальцами и начал с моего любимого – "На сопках Маньчжурии". Он играл, а лицо у него застывало, бледнели сильно щеки, глаза не мигали. И веселые песни он играл с печальным лицом. Если его слушали плохо, глаза Леньки глядели виновато, брови ходили взад-вперед: он страдал.

Да слушать плохо его мог только глухой. Ленька играл, а я бродил по дымным синим сопкам, думал о Гале. Может, по таким же сопкам бродит сейчас Гриша Лобода со своими геологами, золото ищет. Где вы, Гриша, Галя, отзовитесь... Ленька начал "Полонез" Огинского. Он любил этот полонез до слез. Ленька знал, что Огинский сидел в камере-одиночке. Посадили его за то, что боролся Огинский за народное дело. Сильно тосковал он по воле; потому, что тосковал, музыка сочинялась печальная. А этот полонез он написал, когда прощался с родиной навсегда. Навсегда – грустное слово. Ленька своей игрой доказал это.