|
- Кто же проложил эти рельсы? - Твои родители, твои воспитатели, а потом – и ты сам в соответствии в программами. Этих рельсов достаточно много – иногда от узловой станции их отходит две или три колеи, а иногда – десять. И это создаёт иллюзию выбора. Знаешь, Андрей, человеку нужно совсем немного, чтобы в нём непоколебимо установилась вера в то, что он делает выбор, что он свободен – достаточно, чтобы было всего два-три варианта. А уж если их десять… ну, тут уж ты чувствуешь себя просто супер-свободным и самостоятельным. Сколько у тебя было вариантов после того, как ты закончил школу? - Ну, я мог пойти… - Да неважно, - перебил его Джо в манере, немыслимой для обычных вежливых до приторности туристов, - ты мог пойти в такой университет или в такой, на этот факультет или на другой, ну и в самом крайнем случае, ты мог бы выбрать еще один-два варианта, рискуя прослыть бесшабашным дуралеем, чуть ли не ненормальным. Вот оно – многообразие возможностей! Шаг влево, шаг вправо – и ты уже на подозрении: «да нормален ли он» - и это при том, что на самом деле ты ни на дюйм не отклоняешься от рельсов, проложенных для тебя твоими родственниками, наставниками, друзьями. И даже если ты бросаешь всем вызов, то всего лишь сворачиваешь на другие рельсы, проложенные в общем-то теми же самыми людьми. Да? Вот я о том и говорю. Вот она – твоя «свобода». - Я не могу с этим не согласиться, если бы речь шла вообще, ну… о людях вообще, но в моём случае дело обстоит несколько иначе, - Андрей усмехнулся не без самодовольства. – То, что мы управляемся заложенными в нас догмами, уверенностями, привычными «приличными» желаниями – это я понял давно. Ну ладно, может и не очень давно:), - Андрей улыбнулся. – Но понял. И сейчас, посмотри, я живу совсем не так, как живут другие люди. - Что?? Джо выглядел изумленным, даже возмущенным, словно услышал какую-то непристойность или вопиющую глупость. И всё же… и всё же Андрей никак не мог отделаться от ощущения игры – талантливой, умело поставленной игры. За всей этой богатой мимикой, за этими разнообразными интонациями хорошо подвешенного языка, за аристократическими манерами и аристократической же вульгарностью как будто бы просвечивал некий глубинный слой второго «Джо» - настоящего, и этот образ настойчиво возникал в каком-то неявном воображении, в каком-то таком знании, которое накладывается на картину мира, на текущие восприятия, не оформляясь ни в конкретные образы, ни в определенные мысли. И этот «второй Джо», с неизменным наваждением накладывающийся тонкой, но прочной плёнкой поверх «первого», был страшно отстраненным, совершенно далеким и даже отрешенным от всего того, что тут происходило. Как если бы талантливый актер вышел на сцену и играл свою роль со всем своим талантом и умениями, вовлекая публику в русло запланированных сценарием переживаний, в то время как то, что по-настоящему сильно занимало его в этот момент, было связано с его личной жизнью и не имело ни малейшего отношения к сцене, к работе, к искусству. — 15 —
|