Согласно Диогену Лаэртию, стихи Сократа звучали примерно так:

Поклон Апполону и Артемиде священным,

Брату поклон и сестре! [58]

— Скажи ему правду, Кебет, — промолвил Сократ, — что я не хотел соперничать с ним или с его искусст­вом — это было бы нелегко, я вполне понимаю, — но просто пытался, чтобы очиститься, проверить значе­ние некоторых моих сновидений: не этим ли видом искусства они так часто повелевали мне заниматься. Сейчас я тебе о них расскажу.

И в самом деле, Сократ не соперничает с поэтом в искусстве стихосложения, не в этом его задача. Наверное, он никогда и не стал бы писать стихов, но ему надо очиститься, проверить себя (ведь сновидения ? это часть жизни), и свое отношение к жизни посредством стихов. Сочинение стихов ? это демонстрация жизнеутверждающего принципа.

Сократ хочет проверить себя: не этому ли принципу, т.е. жизни утверждению, он должен следовать? Он ссылается на какие-то силы, которые повелевают ему писать стихи. Упоминание о повелевающих силах ? своеобразный способ снять с себя ответственность за решение, которое по сути противоречит ранее провозглашенному им как философом принципу.

Как хорошо начинает свой ответ Сократ:

– Скажи ему правду, Кебет.

Но какую правду? Что он не хотел с ним соперничать? Это и так понятно. А правда заключается в том, что он хочет жить и любит эту жизнь. Но он почти не борется за нее, откровенно провоцирует суд и сознательно идет на казнь[59]. И дело, по всей видимости, в том, что он не хочет потерять великий шанс, данный ему природой, богами и народом Афин, сделаться бессмертным.

Сократ рассказывает:

В течение жизни мне много раз являлся один и тот же сон. Правда, видел я не всегда одно и то же, но слова слышал всегда одинаковые: «Сократ, твори и тру­дись на поприще Муз». В прежнее время я считал это призывом и советом делать то, что я и делал. Как зри­тели подбадривают бегунов, так, думал я, и это снови­дение внушает мне продолжать мое дело — творить на поприще Муз, ибо высочайшее из искусств — это фи­лософия, а ею-то я и занимался. Но теперь, после суда, когда празднество в честь бога отсрочило мой конец, я решил, что, быть может, сновидение приказывало мне заняться обычным искусством, и надо не противиться его голосу, но подчиниться: ведь надежнее будет пови­новаться сну и не уходить, прежде чем не очистишься поэтическим творчеством. И вот первым делом я сочи­нил песнь в честь того бога, чей праздник тогда справ­ляли, а почтив бога, я понял, что поэт — если только он хочет быть, настоящим поэтом — должен творить мифы, а не рассуждения. Сам же я даром воображения не владею, вот я и взял то, что было мне всего доступ­нее. — Эзоповы басни. Я знал их наизусть и первые же, какие пришли мне на память, переложил стихами.