|
Этот диалог повторялся день за днем. Один голос просил принять его, второй, неуловимо похожий, – отвергал раз за разом. Неизвестно, когда началась эта бесконечная словесная перепалка. Было это так много лет назад, что никто уже и не помнил, когда и почему тот, кто внутри, решил закрыть навеки двери перед тем, кто снаружи, а тот, кто был отвергнут, решил не сдаваться и день за днем, год за годом продолжать стучаться в заветную запретную дверь. И сегодня снова ожесточенно захлопнута дверь перед носом просителя. Закрылся в своем тягучем, беспросветном одиночестве тот, кто внутри. И сегодня опять стук не достиг цели. Снова не принят, снова отчужден в свою глухую тоску тот, кто снаружи. Само строение, послужившее яблоком раздора между двумя этими одинокими сущностями, не внушало зависти прохожему. Серое, скучное, словно стесняющееся собственных стен, оно выглядело нездоровым, непригодным для жилья. Стояло это строение чуть в стороне от деревни, и некому было обратить внимание спорящих на то, что каждый нетерпеливый стук одного, каждый резкий отказ другого вызывает легкое содрогание стен. И после каждого такого полудвижения остается на стенах то изогнутая щепка, то взбухшая шишка на бревне… Нельзя сказать, что было то место таким уж безрадостным. Тот, кто внутри, по вечерам зажигал лампу в красивом оранжевом абажуре. Теплый свет сочился из окон, согревая напоминанием о доме, тепле и любви окружающие дворики, и съежившегося у покосившегося слегка забора того, кто снаружи. Тот, кто снаружи, иногда холодными вечерами разжигал веселый можжевеловый костер, и запах горящей хвои наполнял манящим покоем легкие окружающих селян и того, кто внутри. Иногда путники забредали на теплый свет из окна. Тот, кто внутри, подпускал их совсем, иногда, расчувствовавшись, даже открывал окно… Но испугавшись прикосновения холодного воздуха улицы, опасаясь, что чужак принесет эту зябкость внутрь убежища, захлопывал окно еще раньше, чем разочарованный нелестным приемом гость разворачивался, чтобы продолжить свой путь. Иногда добряки – лесные бродяги, приближались к жару смоляного костра. Тот, кто снаружи, доставал кружки и котелок, грел чай, заваривал лесные травы, но бродяг пугала его, суетная слегка, готовность угощать и привечать всякого, и они сбегали обратно в лес. Так и текла их обоюдно одинокая, невеселая жизнь, и разрушался постепенно нелюбимый обоими дом. Однажды обычным, неярким утром вместе с птицами и шуршанием белок в лесу проснулась странная песня. Женский голос, мягкий и настойчивый одновременно, неуловимый, срывающийся на эротичную хрипоту и снова взмывающий чистотой соловьиной трели, пел мелодию, вплетая в нее слова, которые были понятны, но звучали, будто на другом языке. — 15 —
|