|
предположить, что культ дикого оленя предшествовал культу одомашненного быка (коровы). Логика же тотемной памяти иррациональна: в преемственном коллективном сознании сменявших друг друга поколений два древних тотемных символа -- олень и бык -- слились в единый образ тура-оленя: еще совсем недавно в южнорусском фольклоре жива была песня про "дивное зверье тура-оленя"116. Любопытно также, что в древнерусском языке долгое время сохранялась архаичная вокализация слова "олень" -- "елень", в котором явственно просматривается его происхождение от слова "ель", "елка" (получается: "елень" -- это ельниковый зверь, то есть тот, что живет среди елей). Но еще более знаменательно, что в то же самое лексическое гнездо входит и слово "елин", что в древнерусском языке означало "эллин". Точно так же оно звучало и в древнегреческом языке и, вероятнее всего, в том же самом смысле -- с учетом того, как об этом подробно говорилось в 1-й части, что прапредки эллинов пришли на Балканы с Крайнего Севера, постепенно мигрировав через лесные массивы Европы. Из этого же лексического гнезда вышли исконно русские слова "елань" ("лесная прогалина" или "луговая равнина") и образованное от первого -- "лань" ("дикая коза"). Память о тотемном праиндоевропейском и постиндоевропейском прошлом явственно просвечивается в былине "Два тура и турица". Удивительно также, что сохранилась она и была записана в конце прошлого века среди терских казаков. Содержание этой редкой былины на первый взгляд самое что ни на есть приземленное: подгулявшие накануне казаки вышли поутру опохмелиться за городскую стену и вдруг увидели двух золоторогих туров. Здесь в бытовую часть повествования вклинивается архаично-сказочная вставка, в которой рассказывается, как два тотемно-ритуальных быка (откуда их златорогость) плывут к гиперборейскому Острову Буяну: Да бежали туры во сине море, Да спускались туры в море по брюхо, — 412 —
|