|
Заглянула Люба, выпалила: — Дмитрий Алексеевич приказал идти хирургу ставить капельницу! И убежала. Сердце сжалось. «Уже в операционной». Нет возврата. — Иди, Женя, у тебя рука легкая. И вообще все можете расходиться. Покурить бы. Нет, нельзя. Вон они, черти, задымили, не боятся. Уйду, посижу один. Через пятнадцать минут идти. Сам буду начинать. — Петр Александрович, смотрите больных на послеоперационном. Я не пойду. Ушел. Пусть они поболтают немножко. Очень любят. Неизвестно, когда домой пойдут... А вдруг — рано. Мысли без слов, страх: «рано» — это плохо. Это значит — сразу. Кабинет. Посидим в молчании и без дела. Здесь утренний зимний полумрак. Тучи все небо заволокли, та полоска на востоке исчезла. Плотные тучи, где солнце, даже не угадать. Как все просто и жестоко! Собрались люди и готовятся произвести какое‑то действие, от которого один человек может оказаться мертвым. Если посмотреть со стороны, незнающему: усыпили, вскрыли грудь, пустили какую‑то машину, сердце остановилось. Разрезали, что‑то делают внутри, вставляют какую‑то штуку. Зашивают, бьют током, сердце сокращается все быстрее, быстрее. Стягивают рану. Просыпается. Ожил. Чудеса! Или нет. Сердце не идет. Раз, второй, еще ток. Что‑то копошатся, ругаются. Тянутся минуты, часы. Вот главный ушел. Все стихло. Зашивают, уносят. Труп. Убили. Как же так можно?! Оказывается, можно... Глупости какие‑то лезут в голову. Телефон. Что там еще надо? — Слушаю. — Это Виктор, Михаил Иванович! Пришли из Облпрофсовета по нашему делу. Хотят вас видеть. К черту! — Я, к сожалению, не могу. Сейчас ухожу на операцию. Передайте им, что мне нечего добавить к тому, что уже записано в многочисленных актах. Повесил трубку. Ох, не будет конца... А если сегодня неудача? Найдутся и такие, напишут: «Что это за эксперименты? Один клапан, другой. Кто позволил? Присовокупить к делу!» Конечно, Марье легко упрекать в трусости и черствости... Побыла бы в моей шкуре... Липкий страх, как жаба, холодный, шершавый, ползает по душе. Стоп! Не распускай нюни. Во‑первых, все правильно. Ты делал правильно, хотя и неумело. Они делают правильно: есть закон. И Марья права — нельзя поддаваться. Кроме Уголовного кодекса есть еще совесть. Она — выше. Ты виновен перед людьми. «Но заслуживаю снисхождения...» Нет. Пока еще нет. Не нужно мне сейчас напоминать, не нужно! Я должен думать об операции, больше ни о чем, что бы там ни было потом. Об операции. Если там, около заплаты, сердце сращено с перикардом очень крепко, что делать? Не выделять? Клапан вшивать — это не помешает. Да, хорошо, если после нагревания сердце само пойдет. А если нет? А куда завести ложки электродов, чтобы дефибриллировать? А как массировать, когда сердце в спайках? — 195 —
|