Упражнение 2

Вижу плохие действия ближнего. Во мне разворачивается движение глубокого осуждения.

Вопрос себе. Почему не движение милосердия?

Контрольный вопрос. Читая задание упражнения, вспомнил ли я состояние, о котором говорится или прочел о нем, как читаю в художественной литературе о настроениях героев?

Упражнение 3

Осознаю: ору.

Вопрос себе. Зачем ору?

Контрольный вопрос. Отвечаю ли я на эти вопросы или только вчитываюсь в них?

О ЧТЕНИИ

Есть два способа чтения. Первый способ — книга читается подряд, без перерывов. Узнается что-то новое, а что-то, давно известное, подтверждается. Какие-то отдельные части книги наталкивают на размышления, другие не замечаются. В конечном счете, поглощается определенный объем информации. С этой информацией мысленно еще в процессе чтения я делаю самое разное; анализирую, разбиваю на части, сравниваю и сопоставляю с разными другими теориями и представлениями, с собственными, в том числе. Что-то я тут же принимаю, что-то отметаю, против отдельных частей у меня возникает раздражение, а в ряде мест это раздражение перерастает в неприязнь к самому автору. В дальнейшем с воспринятой таким образом информацией происходит также разное. Я ее могу запросто передать другим, могу обменяться ею, могу утвердиться с помощью этой информации — в своей семье, в кругу друзей и сотрудников по работе. Разве не приятно видеть их полуоткрытые рты и слушающие лица? Не ради ли такого удовольствия от произведенного мною эффекта я так много читаю и так много слушаю других. Воспринятая таким образом информация, схвачена больше моей памятью, чем мною самим, она отторгнута от меня и содержится во мне лишь как знание, но не как опыт. Потому я и могу обращаться с этим знанием так, как мне хочется.

"Невозможно заслужить дар истинного знания, — говорит авва Нестерой, — тому, кто с намерением приобресть людскую похвалу, занимается чтением. Ибо кто побежден этою страстью, тот необходимо будет связан и другими страстями".[14]

В другом случае, в прочитанном я с чем-то согласен. Прочитанное утверждает меня. Чувство уверенности и утвержденности рождается и усиливается во время чтения. Я на этом стою, это мое кредо, мое основание — это звучит во мне твердо. Невольно вспоминаются слова Максима Горького: «Человек – это звучит гордо». Или слова святителя Феофана Затворника: «Ты говоришь – я христианин, и успокаиваешься на этом. Вот первая лесть, которая отлагает тебя от заботы об укоренении в себе истинного христианства». В результате такого чтения, человек начинает надмеваться сам в себе воспринятым знанием. «В таком чтении, — говорит святитель Игнатий Брянчанинов, — будешь наполняться мыслями, неисполнимыми самым делом, возбуждающими бесплодную деятельность только в воображении и желании; дела благочестия, приличествующие твоему образу жизни, будут ускользать из рук твоих».[15] При таком чтении будешь наполняться знанием, которое надмевает и не будешь обретать знания, которое просвещает. «Потому, — говорит авва Нестерой, — со всею осторожностью избегай, чтобы у тебя чрез упражнение в чтении, вместо света знания… не произошли качества, ведущие к погибели, от суетной гордости».[16]

Другой способ чтения связан с внутренним проживанием прочитанного, не рациональным осмыслением только, а проживанием. Тогда в процессе чтения все больше начинает присутствовать момент общения с автором, а само чтение становится уже встречей с ним. Как это понимать?

Книжное слово есть всего лишь застывший символ, в котором отображается устремление души человека или движение воспринятого им мира. Мы говорим: «становится». Чтобы понять это слово, нужно развернуть или начать разворачивать в себе-слушателе то движение, которое символизировано этим словом. Для одних людей это будет движение, сделанное человеком, встающим с пола на табурет: становится на табурет. Для других это будет изменение качества, например, цвет солнца — становится из желтого красным. Для третьих слово это развернет движение развития и изменения — становится человеком, либо в смысле перемены от худшего к лучшему, либо в смысле гордости, возвеличивания над собой или возвеличивания над людьми.

Слово, которое не рождает в слушателе движения, будет не понятно ему. С другой стороны, движение, которое разворачивается в человеке, может иметь разный характер.

Когда мы читаем книгу или слушаем речь, в нас возникает движение двоякого рода — либо как движение отдельного от меня предмета, либо как движение меня самого. Слово «преобразование», отнесенное к человеку, в первом случае, развернется во мне в виде преобразования человека вообще или отобразит действительно совершившееся во мне преобразование меня самого. Во втором случае слово "преобразование" превратится для меня в действительное мое изменение. В первом случае произойдет информативное понимание слова. Во втором — его проживание. В первом случае будет чтение, во втором — встреча.

Если же человек выбирает последнее — встречу, тогда чтение для него становится напряженной жизнью. Нет, это не проживание жизни тех, о ком он читает, это не вовлеченность в сюжетное движение, предлагаемое книгой, и не сорадование героям, не соучастие, в них, что сплошь и рядом происходит при чтении художественной литературы. Это другое: в человеке рождается собственное движение, движение самого человека. Читаемое в книге является всего лишь толчком к действительному преобразованию, изменению. В таких случаях им переживается не сорадость победному исходу сюжетного действия или прочитанного содержания, а радость открытия себя, обретения в себе того, о чем он прочитал. Не сопереживание горю и мукам героев, а потрясение, отнесенное к действительности собственных поступков и своих отношений с людьми, которые произошли или происходят в данное время в его настоящей жизни. Происходящее в книге связанно с жизненным опытом героев или автора книги. Происходящее в человеке, читающем книгу, связано только с ним самим. Это его собственная жизнь начинает биться рядом с сюжетным движением или рядом с содержанием. При таком чтении-проживании, чтении-встрече, читать залпом невозможно. Если читать залпом и много, очень скоро обнаруживается, что проживание себя превращается в сопереживание описанным в книге ситуациям или содержанию. А это значит, что чтение-преображение перешло в информативное чтение и потеряло свой настоящий смысл. Поэтому чтение-встреча всегда непродолжительно и прочитываются при этом небольшие объемы, но, благодаря проживанию прочитанного, достигается сокровенная глубина и затрагиваются тончайшие уровни человеческого сознания.

Совсем иное происходит в сопереживании, когда мы можем прочесть за один день книгу в триста-четыреста страниц. С упоением, забыв об окружающих, пройти вместе с героями книги или с автором множество ситуаций: взлетов, падений, множество ярких и важных мыслей, и, в конечном итоге, достичь благополучного конца. Отложив книгу, долгое время после этого мы будем испытывать состояние удовлетворения от пережитой напряженности жизни. Увы, жизни не своей, а чужой. Своя при этом часто остается без каких-либо изменений. Только что испытав потрясение от лживого поступка одного из героев книги, я могу встретиться с близким мне человеком и солгать ему, не почувствовав ни малейшего смущения.

Как часто мы наблюдаем людей, плачущих во время просмотра фильма. Но закончился фильм, люди принялись за свои обычные дела, а душевности, сочувствия окружающим и близким не прибавилось. Да и не могло прибавиться. Потому что во время фильма происходит в человеке, в его эмоциях сопереживание героям, но не деятельное сострадание им. Сострадание может быть пережито лишь в реальной ситуации, не в фильме, и лишь с реальными людьми, как действительный отклик на боль другого. Правда, оно может возникнуть и во время фильма. Произойдет это в тот момент, когда события, происходящие на экране, всколыхнут в человеке его собственную ситуацию жизни и, отключаясь от фильма, он заживет ею.

Кто-то заплакал во время концерта симфонической музыки.

— Что с тобой?

— Да так вспомнила...

Кто-то, прочитав едва ли треть книги, оставил ее в сторону и ринулся завершать приостановленную работу или начал практически исполнять прочитанное в книге.

— Ты дочитал?

— Не мешайте. Главное сейчас здесь.

Включить движение преображения в самом человеке — в этом и заключается великое назначение всякой встречи, будь то книга, фильм, или просто другой человек.

Поэтому любое чтение может происходить двумя способами — как чтение и как встреча. Если читатель выберет последнее, тогда и данную книгу нужно будет читать не спеша. Действительное преображение, изменение требует времени.

"Знание способа, — говорит авва Нестерой, — бывает двоякое: первое практическое, т.е. деятельное, которое относится к исправлению нравов и очищению от пороков, второе теоретическое, которое состоит в созерцании и познании сокровеннейших истин. Кто желает достигнуть последнего, тому необходимо со всем усердием и силою сначала приобресть деятельное знание. Ибо эта практика и без теории может быть приобретена, а созерцательное без практического знания вовсе не может быть приобретено".[17] Поэтому при чтении настоящей книги ради упражнения или первого практического действия мы рекомендуем минимальный промежуток между чтением отдельных глав — одну неделю.

Возможно ли выдержать такой ритм? Возможно, если условие, поставленное здесь, принять как еще один способ работы над собой.

Интересен один факт. Там, где происходит постоянная работа над сознанием своих поступков, человек однажды начинает замечать, что чтение книг, то есть поглощение информации, сокращается и, в конечном итоге, наступает период, когда книги не открываются совсем. Богатейший материал для сознания себя начинает приносить ему повседневная жизнь. С этого времени с человеком происходит нечто удивительное. Не с помощью учебников, книг, теоретических монографий, но сам, через внутреннее открытие, через совершающееся в себе озарение, он начинает постигать скрытые смыслы происходящих вокруг явлений. Неожиданно для него приоткрывается значения многих слов. По-иному начинает он видеть поступки людей. Многие законы физики, химии, математики и биологии, которые воспринимались им раньше абстрактно, т.е. вне реальных жизненных процессов, вдруг наполняются конкретным содержанием — он начинает видеть их проявления в окружающем его мире. То же начинает происходить и с церковным знанием. Знание абстрактное становится действительным знанием, т.е. знанием живым.

Проходит время, и постепенно начинает возвращаться к человеку потребность в книгах. Но удивительно, чтение для него теперь включает и процесс преображения, его собственного развития. Раньше содержание книги захватывало его целиком, и полностью увлекало, уводило в другие миры, в другие судьбы, в другое время, в мечтательное рассуждение, в воображение. Теперь оно не только не уводит его из реальной жизненной ситуации, но, напротив, обостряет, усиливает восприятие действительно происходящего в нем, с ним и вокруг него, актуализирует то, что воспринимается им еще смутно, заставляет более быстрыми темпами пройти процесс сознания той или другой собственной ситуации. В итоге, чтение становится тонким и ненавязчивым помощником жизненного преобразования человека.

Тогда внутренней потребностью, влекущей к книге, становится для него не сам сюжет книги, не сами знания, содержащиеся в ней, и, тем более, не фабула описанных событий, но тот толчок смысловой или эмоциональной переоценки себя, которую получает он из нее для собственного дальнейшего движения. Без этого толчка он чувствует, что происходит вращение на месте. Тогда иной раз достаточно прочесть две страницы текста, чтобы это запустило интенсивный процесс осмысления-проживания. Дело не в том, чтобы прочесть немедленно всю книгу, дело в том, чтобы не потерять при этом чувство собственного преображения.

Так, говоря о том, как надо читать Евангелие, святитель Игнатий Брянчанинов называет его “книгой жизни“, и говорит, что “Надо читать ее жизнию. Научайся из Евангелия вере, что Господь, исцеливший больных, исцелит и тебя, если ты будешь прилежно умолять Его о исцелении твоем: «На кого воззрю, токмо на кроткого и молчаливого и трепещущего словес Моих» (Ис. 66, 2), — говорит Господь. Таков будь относительно Евангелия и присутствующего в нем Господа. Для того, кто не решается на самоотвержение, закрыто Евангелие: он читает букву; но слово жизни, как Дух, остается для него непроницаемою завесою. Что пользы, когда человек смотрит (на книгу) телесными очами, общими у него с животными, а ничего не видит очами души – умом и сердцем? И ныне многие ежедневно читают Евангелие, и вместе, никогда не читали его, вовсе не знают его. «Дондеже свет имате, — Евангелие, в котором сокровен Христос — веруйте во свет, да сынове света – Христа – будете» (Ин. 12, 36)».[18]

А, говоря о чтении святых отцов, святитель пишет: «Отныне поступи в общение с ними. Нет ближе знакомства, нет теснее связи, как связь единством мыслей, единством чувствований, единством цели. Сначала более занимайся чтением святых отцов. Когда же они научат тебя читать Евангелие: тогда уже преимущественно читай Евангелие. Многие, отвергшие безумно, кичливо святых отцов, приступившие непосредственно, с слепою дерзостью с нечистым умом и сердцем к Евангелию, впали в гибельное заблуждение. Их отвергло Евангелие: оно допускает к себе одних смиренных».[19]

«Итак, — говорит авва Нестерой, — занимаясь чтением с прилежанием, какое, думаю, вы имеете со всем усердием, спешите сначала вполне приобресть деятельное, т.е. нравственное познание. Ибо без этого нельзя приобресть теоретической чистоты, которую только те, которые не от слов других учителей, а от добрых своих дел усовершились, после многих употребленных трудов уже как бы в награду приобретают. Ибо приобретающие разумение не размышлением о законе, а от плодов дел, с псаломописцем воспевают: от заповедей твоих разумех (Пс. 118, 104). Итак, прежде всего старайтесь наложить на свои уста совершенное молчание, чтобы от суетного возношения не сделалось бесполезным усердие в чтении. Это есть первый шаг к деятельной науке (жизни)».[20]

Здесь мы подошли еще к одному тонкому моменту, который связан со способностью человека отождествляться с привлекательной для него идеей. Например, идея добра, идея помощи людям, идея служения своему народу и всему человечеству. Идеи эти многогранны, значительны по содержанию и несут в себе глубокие, всепроникающие смыслы. Постижение этой глубины и многогранности может захватить человека, увлечь переживаниями открытий, дать ощущение проникновения в суть явлений и при всем этом увести его от действительного становления в себе доброты к людям. Человек будет много читать, знакомиться с интересными людьми, будет много говорить и рассказывать сам, горячо и страстно защищать главные постулаты идеи и не замечать того, что происходит в его собственной семье, в каком состоянии, в какой нужде и в ожидании какой заботы находятся близкие ему люди. Он может ринуться в служение идеи помогать другим, всем вокруг, оставив на произвол судьбы мать, сестру, жену или мужа, своих детей.

Такой человек по содержанию идеи может знать все, более того, иметь в своей библиотеке все книги, какие только можно достать, купить, приобрести по близкому к ней содержанию. Но стоит начать с этим человеком тесное общение, как с первых же слов в разговоре почувствуется тонкая жесткость обращения, твердость и незыблемость формулировок, внутренняя устойчивость его самоощущения, граничащая с самоуверенностью.

Тогда возникает вопрос: Куда же девалось все обретенное знание, знание, из которого должно вытекать совсем другое?

Никуда не девалось. Оно стало знанием рассудочным, логическим, информативным. Человек знает все, но в действиях своих сам не есть это знание. К сожалению, мы часто идем по пути расширения знаний, но расширение сознания не происходит.

Сознание — это знание, которое превратилось в поступок.

Такое превращение возможно только через проживание знаний. Одного обретения любой суммы информации здесь, увы, недостаточно и поэтому, расширение сознания человека это всегда его личное преображение, т.е. действительное движение, действительное становление его другим. Не в речах, но в поступках.

«Спеши, — говорит авва Нестерой, — лучше к выполнению прочитанных знаний, нежели к научению ими других. Ибо от этого учительства происходит гибельное тщеславие», т.е. необоснованное отождествление знания с собою, будто бы ты уже и есть это знание.

Отсюда чтение всякой книги неизбежно и для многих бессознательно предваряется вопросом: «Ради чего я прикасаюсь к ней?« В зависимости от решения этого вопроса и выбирается один из способов чтения — сопереживание фабуле книги или проживание себя, т.е. встреча еще и с собой.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

БЕРЕЖНОСТЬ

Давно стало привычным полагать, что в семье люди знают друг о друге все. Во всяком случае, много больше, чем кто-либо со сто­роны. Однако, если внимательно приглядеться, обнаружится немало супругов, которые о внутренней жизни друг друга наслышаны, может быть, чуть больше, чем о жизни сотрудников по работе. В этом "чуть больше" содержится дополнительная информация преимущественно о внешних действиях другого — где был, с кем встречался, что делал дома и вне дома. Но настроение, внутреннее состояние близкого че­ловека, душевное отношение к происходящему оказывается нередко малоизвестным. Даже, порой, о друге или подруге мы знаем больше, чем о собственном муже или жене. Почему так? Почему именно в близком нам человеке мы видим меньше привлекательного, больше привычного, больше обычного, чем особенного? Хотя в период влюбленности и начального периода супружеской жизни все было как раз наоборот. Что же происходит с человеком, когда он переходит от нежной преданности другому к восприятию обыденности другого, а затем к раздражительности, иногда грубой неприязни и даже ненавис­ти к нему?

В первые дни недели после свадьбы, пожалуй, нет большей ра­дости, чем общение друг с другом. Но со временем восторг проходит, начинаются будни, и в них однажды кто-то из супругов натыкается на колкую насмешку другого.

Все было, как и день назад. Искренне пересказывала свои впечатления или переживания какого-то эпизода жизни. И вдруг — в ответ насмешливая фраза. Она не сразу за­мечается, потому что не ждешь ее, потому что не веришь в насмешли­вое настроение другого. А он повторяет насмешку и тогда каким-то внутренним чувством улавливается смысл его слов. Растерянность на мгновение врывается в душу, но тут же сминается ответной улыбкой.

— Нет, ты послушай. Это действительно было и я действительно это так чувствую.

Другой слушает, а в конце бросает небрежно:

— Да ну, чепуха все это. Глупые фантазии. Ты лучше почитай, что об этом в книжке написано.

Только теперь, после этих суровых слов, приходит понимание, что рассказанное не принято, не услышано и отвергнуто. В разное время переживается при этом разное. Неожиданное сомнение в себе, глубокая растерянность, обида и боль, либо желание повторить рас­сказ, настоять на своем, убедить, доказать. А иной раз просто опускаются руки и возникает тупое отчаяние, глубокое чувство оди­ночества и тоски. Тогда страшным движением поднимается со дна ду­ши опустошающее чувство безнадежности, желание прекратить общение, развестись и освободиться от необходимости быть рядом.

Болезнь общения начинает развиваться задолго до наступления такого момента. С какого-то времени супруги начинают все больше и больше закрываться каждый в себе, и все меньше посвящают друг друга в тайны своих переживаний. Крутится быт, чередуются магазин, работа, посещение храма, дом, приходят друзья, сами ходят в гости, бегут между ни­ми какие-то слова, фразы, простые или напряженные, требующие немед­ленного ответа, или остающиеся безответными... А рядом с этим в душе появляется и растет пустота, и скука, и обреченность.

Если же внимательно присмотреться ко всему происходящему и к тому, что уже было в жизни семьи, обнаружатся те моменты, с ко­торых началось действие разрушения. Именно началось, потому что был же период светлый, легкий и наполненный внутренней жизнью. Бы­ло откровенное общение. Окрыляющее, рождающее уверенность в себе и в другом, пронизанное атмосферой созидания, взаимопомощи и глу­бокой симпатии друг другу. Было до тех пор, пока не родилось однажды в ком-то из супругов пренебрежительное, угнетающее отношение к другому. Тот, к кому направлено оно, легко его улавливает и всегда приходит в состояние слабого или сильного смятения. Каждому человеку задолго до заключения брака пришлось пережить это состояние в своей жизни не один раз. Но от других…

Происходит это, когда однажды, например, в кругу друзей начинаешь о чем-то рассказывать. Говорится легко, свободно, уверенно. И вдруг видишь на чьих-то гу­бах ироничную улыбку, кто-то склонился к другому и что-то с усмешкой шепнул ему на ухо, третий стал отвлекаться...

Как будто холодком пахнуло, и где-то в груди засуе­тился гаснущий огонек. Стали теряться слова, пошли на нет интона­ции. Изо всех сил пытаешься удержать нить рассказа, дать живые струйки в голосе, но реплика одного из слушателей, словно ножом, отсекает все, и тогда сконфуженный, сворачивая фразы на бормотание, заканчиваешь свой монолог, а потом не знаешь, что де­лать с собой, куда девать руки и куда деваться самому.

В таких событиях открывается глубокая зависимость от мнения окружающих людей. Человек сочетается с духом мира и чаяния этого духа принимает за свои чаяния, переживает по поводу их. В таком случае опыт каждого неудачного общения рождает осторожность при сле­дующих встречах с незнакомыми людьми, при входе в новую компанию, в чужую квартиру. В отдельных случаях человек становится замкну­тым. Он глубоко переживает свою, однажды обнаруженную, несостоятель­ность в умении вести разговор. Убегая от людей, он всей душою в мечтах и грезах тянется к ним. Но каждый раз, едва начинается бе­седа, он привычно сворачивается, умолкает и, не знает, безмолвствуя, как выйти из этого и что делать с собой. В наиболее трудных слу­чаях эти переживания ведут к неврозам, головным болям, к скован­ности и неуклюжести внешних движений, эмоциональной сухости и душевной закрытости человека.

Такая ранимость и уязвимость человека могут происходить по двум причинам — слабости духа, такого легко ранить, и вторая причина – самолюбие, которое, если его задеть, уязвляется.

В тоже время, в состоянии влюбленности все страхи и зажимы исче­зают, как туман. Словно разрывается паутина, сдерживающая бутон, и цветок раскрывается легко и свободно.

В этом состоянии сразу после свадьбы влюбленные находятся все дни своего медово­го месяца и какое-то время после. А затем... Затем появляется низводящее угнетающее отношение одного из супругов. Оно скоро восстанавливает в другом прошлый опыт его неудач в проявлении себя. Приходит страх, что в другом возникнет осуждение и неприязнь. Появляется сдержанность эмоциональная, словесная, поведенческая. Общение становится привычным и все реже выходит за границы каких-то устоявшихся тем и уже проверенных действий. Оно принимает черты приноровленности друг к другу. Фразы становятся краткими и больше по делу. Эмоциональное состояние склоняется больше к сосредото­ченности на себе — своих делах, своих чувствах, чаще бывает оза­боченным, чем просветленным. Даже появляются иногда минуты, когда супруги начинают чувствовать себя по отношению друг к другу так, как чувствуют себя люди в транспорте. Если прислушаться к лексикону, то можно обнаружить четкую тенденцию к обеднению словарного запаса.

Такой период почти в каждой вновь образующейся семье возникает неизбежно. Возникает он как временный, как состояние перехода от одних отношений к другим, как расплавление прежнего, поверх­ностного, и движение к действительно глубокому, пронизываю­щему все бытовые ситуации, взаимодополняющему общению. Продолжительность этого периода у каждой пары — своя, она всегда зависит от самих супругов, от их готовности созидать семью, от того, насколько терпеливы они к негативным проявлениям друг друга, знают или не ведают об ожидающих их трудностях, умеют или еще не научились эти трудности преодолевать.

Как важно в это трудное время не потерять, не растратить в мелких ссорах, взаимовдохновляющую устремленность друг к другу. Необходимо направить удивительную силу симпатии к другому на поддержание в себе способность правильно понимать происходя­щее, укрепиться в чистоте отношения, научиться сознавать и отлагать в себе все разрушительные движения.

Они начинаются после того, как зацепишься за слова или тон другого, или за его несогласие или неумение, хуже того — нежелание что-либо делать. Но в действии "зацепишься" есть два момента. Одни – за что зацепишься, другой – чем зацепишься. И то, и другое требует от супругов ему сообразного с ним обращения. С предметом, за который зацепился, обращение одно, а с тем, чем зацепился, обращение другое. Так, сохраняя любовь, расположение, слово, например, можно уточнить, тон можно не заметить, с несогласием разобраться одною только рассудительностью, нежелание можно потерпеть, упросить, убедить, или же вымолить ближнего из его нежелания.

Много труднее обращение с тем, чем мы цепляемся друг за друга. Здесь может быть и задетое самолюбие, и чувство несправедливости, и уязвленная самонадеянность, и праздная безответственность, и простая лень, и беспечность, и гордость, и упрямство. Все это уже приживлено к душе настолько, что человек не отдает себе в этом отчета, просто живет им. К этому он имеет наработанные и не сознаваемые механизмы самозащиты, внутренней обороны – такие, как самооправдание, самоуверенность, своенравие, при котором свой нрав милее, своя правда дороже, свой способ жизни привычнее, да и не замечаешь всего этого за собой – в другом это проще увидеть, а вот в себе...

С обретением церковной жизни человек начинает труд покаяния. Многое меняется в нем, но черты его безнравия, которые коренятся глубоко в душе, изъять из его характера долго не удается ни ему самому, ни супругу. Это может длиться и пять, и десять лет, и больше.

Привычка к низводящему или угнетающему отношению друг ко другу — одно из первых препятствий на пути созидания настоящего общения в семье. Форм низведения очень много. Каждый может обнаружить в себе целый арсе­нал этих средств наступления, которые используются им в беседе с другим человеком. Человек не замечает за собой этих реакций. Просто в эти минуты он всем собою проявляет низведение другого.

Играет на губах усмешка, либо губы сложились в недоверчивую складку, или презрительно отвисли в уголках. Идет разговор, но потускнел взгляд другого, глаза начали искать развлечений: то в видах за окном, то в картине на стене, то руки потянулись за газетой или книгой и человек, слу­шая и кивая головой, одновременно стал просматривать текст. На лице появилось выражение скуки или иронии, отрешен­ность, брезгливость. В уме мелькнула едкая фраза, критикующий комментарий, и то, и другое сразу же было брошено собеседнику. Родилось забав­ное состояние насмешничества. Сами собой приходят слова, бьющие по другому. Если он смущается или начинает сердиться, чувство за­бавы усиливается, укрепляется внутренняя уверенность в своем пре­восходстве, шутки становятся все более ранящими и обидными, а состояние озорной веселости усиливается. В других случаях появля­ется прямая озлобленность, а желание прекратить монолог другого сме­шивается с нарастающим раздражением. Бросаются слова-предупрежде­ния: "Глупость все это. Разве все это интересно?" Идут настой­чивые попытки сменить тему, дважды, трижды произносятся слова, на­чинающие рассказ про другое. В конце концов, а в отдельных случаях и вовсе без таких предварительных попыток остановить собеседника, бросаются прямые фразы, цель которых — грубо обрезать и поставить супруга или супругу на "свое место".

Пожалуй, самое печальное заключается в том, что все эти внеш­ние проявления низведения другого — не просто игра. Даже чувство забавы, легкой шутливости становится не безобидным, если это другого ранит, доставляет ему неловкость и боль, потому что в каждом таком эпизоде общения происходит разрушение двойное.

Первое работает в том, кто говорит. Вряд ли можно что-либо рассказывать и при этом не иметь внутренней веры, что вас будут слушать. В супружеских отношениях вера в другого пронизывает в человеке боль­шее. Здесь ожидается не только настроение слушания, но и поддержка, забота со стороны другого. Нет страха в общении только потому, что один доверяет другому свои ошибки и свои неправильные представления, целиком полагаясь на бережность того, кто слушает. Не будут обрезаны колкими словами ошибочные мысли, но разобраны и совместно осмыс­лены. Чистота человеческих отношений всегда предполагает эту глу­бокую, сокровенную доверительность друг к другу. Где же, если не в супружеских отношениях, можно обрести ее?

Может быть, именно поэтому искренняя открытость другому не зна­ет в себе требований или притязаний к слушателю быть бережным. Вместо этого чело­век живет в чувстве глубокой веры в другого и потому просто не ожи­дает, не подозревает и не думает о возможности какого-то бы то ни было подвоха со стороны супруга или супруги. Это чистое отношение, которое одно может быть уже фундаментом любого здания семьи, разрушается в каждом эпизоде низведения. Смущение, расте­рянность — это лишь поверхностные переживания процессов, происхо­дящих в глубине души. Эти процессы накапливаются и могут долго не выходить в пласт проявленной, видимой реакции. Ни эмо­ционально, ни тем более рассудочно человек не может уловить эти первые трещинки в собственном отношении к другому. Пройдет время и по ка­кому-то пустячному поводу он развернется в неуправляемом взрыве, на­говорит много ненужных слов и совершит нелепые и никому не нужные действия. А потом, обессилев, почувствует пустоту, разрушенность всех надежд — чувство неверия.

«Муж да будет к жене своей ненадменен, не горд, но милосерд, щедр, желающий нравиться только жене своей, — говорят нам апостольские постановления» (1, 3). Святитель Иоанн Златоуст говорит: «видя себя любимою, жена бывает дружелюбна, а, встречая повиновение, муж бывает кроток. (Потому) любить есть дело мужей, а уступать – дело жен. Если каждый будет исполнять свой долг, то все будет крепко».[21] И святой Григорий Богослов (IV век) в письме к жене градоправителя Олимпиаде пишет: «Его (мужа своего) одного люби, ему одному весели сердце, и тем более, чем нежнейшую к тебе (он) питает любовь; под узами единодушия сохраняй неразрывную привязанность. Родившись женщиною, не присвояй себе важности, свойственной мужчине, не величайся родом, не надмевайся ни одеждами, ни мудростью. Твоя мудрость — покоряться законам супружества, потому что узел брака все делает общим у жены с мужем.

Когда муж раздражен, уступи ему, а когда утомлен, помоги нежными словами и добрыми советами.

Сколько бы ни была ты раздражена, никогда не укоряй супруга в понесенном ущербе, потому что сам он лучшее для тебя приобретение.

Когда муж скорбит, поскорби с ним и ты несколько (сетование друзей служит приятным врачевством в печали), но вскоре потом, приняв светлое лицо, рассей грустные его мысли, потому что сетующему мужу самая надежная пристань – жена».[22]

Какая же вера в другого должна быть в человеке, чтобы в усло­виях постоянного, большого или малого низведения со стороны мужа или жены сохранить внутреннюю уравновешенность и не испытывать минут отчаяния. Далеко не каждый несет в себе такую глубину чувства. А тот, кто не несет, обращается к своему жизнен­ному спутнику за поддержкой. В нем ищет он опору, которая позволи­ла бы сохранить в себе полноту этого чувства, дающего уверенность и твердость чувства себя в жизни.

Уничижение бьет по самому главному и самому тонко­му в человеке, попадает в самые сокровенные переживания в нем, почему и причиняют ему самую глубокую боль. Тонко и незаметно для супругов внедряется оно в жизнь семьи. Незаметно, потому что в каждом повышении голоса любого из них явственно присутствует чувство, что именно таким отстаивается истина. Другой не прав! Я чув­ствую, всем собою ощущаю ошибочность его действий. Как же возможно пройти мимо? Непременно нужно об этом сказать.

Так возникают ежедневные, по крошечным поводам, недовольства друг другом. Но нет недовольства, которое в основе своей не было бы низведением. Проявленное в отношении к другому, оно действует так, как действуют капли, бесконечно падающие с потолка на темя человека. Эта чудовищная пытка, придуманная в древних тюрьмах, мало чем отличается от того, что при подобном отношении может происходить между супругами. Если под действием капель разрушается человеческая психика, под действием низводящих фраз, интонаций, жестов и действий разрушаются вера и доверие друг в друге.

Второе разрушение происходит в том, кто уничижает. Явное низ­ведение выражается через слово. Каждое сказанное человеком слово не проходит для него бесследно, потому что нет слов, за которыми не скрывалось бы состояние человека, его отношение к предмету, о котором он говорит. Даже формальное выступление по бумажке на ка­ком-нибудь собрании есть проживание уже присутствующего равнодушия, а вовсе не пустое проведение времени. Мы говорим: "Бессмысленно пролетело время", — и не замечаем при этом, что время без смысла не проходит. Оно все­гда работает либо за человеческое в человеке, либо против человеческого в нем. И действительно, пролежав в постели лишние два-три часа, некоторые из нас на самом деле занимались культивированием в себе лени, проведя вечер в шумной попойке, мы разрушали в себе ценности духовные и утверждали возможность думать и действовать, пошло и легко, а, значит, безответственно обходиться с людьми и смотреть на жизнь, простояв на Богослужении, не слыша его содержания, не просто маялись, но упражнялись в беспечности и рассеянности и т.д. Каждое человеческое проявление всегда ложится либо в преобразование и развитие, либо в падение. Промежуточных состояний не бывает.

Низводящее отношение к другому несет в себе двойное действие. С одной стороны, своим внешним проявлением — усмешкой, рассеянным выражением лица, обидными замечаниями — оно бьет по собеседнику, а с другой — тем внутренним настроением, которое переживается в эти минуты самим насмешником, разрушает в нем отношение бережности к другому, разрушает тонкое, сокровенное чувство действи­тельно любящего.

Блаженная Моника – мать блаженного Августина (V век), — имела мужа жестокого, развратного и своенравного. Когда подруги с удивлением спрашивали ее, как она достигает мира в семье, она им отвечала: "Когда я вижу, что муж мой сердит, только в душе молюсь Богу, чтобы возвратилась тишина в его сердце. И его вспыльчивость проходит сама собой, и я всегда спокойна. Подражайте мне, любезные подруги, и будете так же спокойны".[23]

"Добродетельная, благочестивая и разумная жена скорее всех может образовать мужа и настроить его благочестиво, — говорит свт. Иоанн Златоуст. – Ни друзей, ни учителей, ни начальников не послушает он так, как свою супругу. Когда она увещевает и дает советы, это увещание доставляет ему и некоторое удовольствие, потому что он очень любит эту советницу. И можно указать много случаев, когда суровые и неукротимые мужья были смягчены таким образом. Жена участвует с мужем во всем, и в трапезе, и в рождении и воспитании детей, и в делах его, и интересах, и в весьма многом другом; она во всем ему предана и соединена с ним подобно тому, как тело с головою. И если она будет разумна, хозяйственна и старательна, если не будет злоязычна, злонравна, сварлива, расточительна, не будет искать суетных украшений и нарядов, но вместо этого будет искать скромности, целомудрия, доброты и кротости, единодушия и семейного согласия, то всех превзойдет во влиянии на мужа, и поступая так сама, и мужа своего сделает еще благонравнее и любезнее к себе".[24]

Муж жену должен считать "первой, важнейшей и искреннейшей помощницей и советницей во всех своих делах… должен заботиться об умственном и нравственном совершенствовании жены, снисходительно и терпеливо недоброе очищая, доброе же насаждая. Неисправимое же в теле или нраве должен сносить великодушно и благочестно (не теряя к ней уважения). Но уж никак не позволять себе развратить ее своим небрежением и вольностью. Муж – убийца, если смиренная, кроткая и благочестивая жена становится у него рассеянною, своенравною, Бога не боящеюся".[25]

"Мужья, — пишет Апостол Павел, — любите своих жен и не будьте к им суровы (Кол. 3, 19), обращайтесь благоразумно с женами, как с немощнейшим сосудом, оказывая им честь, как сонаследницам благодатной жизни" (1 Петр. 3,7). Эти слова апостольские можно было бы заключить в нашей сегодняшней беседе в одно простое для нас наставление – быть бережными к женам. Но и женам быть бережными к мужьям. Что же оно означает – быть бережным?

Глубокими истоками чувство бережности связано с верой в другого и есть одно из главных проявлений любви. Иногда в представлениях людей оно предстает как боязнь прикосновения к хрупкому. На са­мом же деле ничего общего ни с какой боязнью, ни с каким страхом за другого оно не имеет. Боязнь и страх рождаются неуверенностью за устойчивость, например, тонкой вазы, к которой мы прикасаемся. Мы наперед предполагаем возможность ее разрушения и потому обе­регаемся от резких движений с ней. В отношении к человеку бо­язнь и страх за него есть тоже самое недоверие к нему.

Бережность происходит из глубокой веры в человека и потому в ней нет опасливости. Вместо нее в человеке разворачивается тон­кая поддержка другого, вдохновляющее одаривание своим вниманием, чуткостью и теплом. Не боязнь прикосновения, а наоборот, глубокое вхождение в происходящее в другом, вхождение в со-страдании, в со-радости, в сотрудничестве, в со-любви. Боязнь и страх рождают пассивность. Бережность активна. Первые ведут к осторожности, вторая — к взаимо-действию. Бережность оказывает честь другому, как сонаследнику благодатной жизни.

Возможно ли жить одновременно настроением бережности, любви, и настроением уничижения другого? Увы, сколько бы ни приходилось пробовать, но соединить эти два полюса не удается никому. А там, где присутствует одно, всегда и неизбежно разрушается другое.

Порой можно услышать странное мнение, будто в обидном для мужа или жены насмешничестве друг над другом проявляется особая форма супружеской любви. Если же это мнение исходит от самих суп­ругов, невольно рождается тревога за них.

Действительно, человечество несет в себе бесчисленное мно­жество способов извлечения наслаждений для себя, начиная с при­готовления деликатесного блюда и заканчивая разными видами самоистя­зания. В отношениях супругов всякое истязающее общение, принося­щее чувство удовлетворения и наслаждения одному из них или однов­ременно обоим, ведет к деградации того и другого. Происходит очень тонкая подмена общения. Одухотворяющее, развивающее обоих общение переходит в самоуслаждение, страстное, иногда до азарт­ности острое чувство удовольствия. Остроумие, шутливость прони­зываются отвратительной смачностью ощущений. Глубина этих состоя­ний такова, что человек пропитывается им насквозь и уже не видит себя, не замечает отрицательной реакции окружающих, а напротив, именно в присутствии гостей, друзей и товарищей с особенной сла­достью разыгрывает эти низводящие сцены. Что при этом чувствуют окружающие, его не волнует. Он весь поглощен словесным истязанием другого.

Бережность к другому не допускает в адрес любого из супругов обижающих слов ни наедине, ни в присутствии посторонних людей. Более того, даже в мыслях возникающие клички, обзывательства, про­клинающие и ругающие слова, движением души немедленно пресекаются. В состоянии чистой любви все это просто не приходит к человеку.

Но семья и любовь далеко не одно и тоже. Не всегда семья – это уже любовь. Поэтому работа над чис­тотой мыслей и слов становится первейшей необходимостью на пути движения к настоящей любви. Работа эта вне бережности невозможна.

В особенно трудные минуты жизни появляется невольное желание пойти к кому-либо и рассказать о своей несчастной судьбе. Расска­жешь, и легче становится. Только при этом не сознается одно. В обретении легкости состояния немалую роль играет чувство удовле­творенности по поводу того, что об истинном виновнике наших трудных отношений зна­ет теперь еще кто-то. Так перед судом совести находится и втайне утверждается сторонний свидетель. После каждого такого рассказа о сво­их несчастьях, где в отчетливых красках расписаны негативные сто­роны жены или мужа, появляется чувство постоянного присутствия во всех перипетиях семейной жизни незримых свидетелей, которые знают теперь уже все. В сочувствующей поддержке каждого такого не­вольного свидетеля человек обретает для себя успокоение, тонкую возмещенность за несчастную свою долю.

Меняется ли при этом отношение к другому? Меняется. Так, например, человек становится более терпим к отрица­тельным проявлениям другого. Но эти отрицательные проявления те­перь, после рассказа о них кому-то третьему, становятся для него самого отчетливо-выпуклыми и от одного такого рассказа к другому постепен­но затмевают собою все остальные качества жизненного спутника. Ря­дом с ложной терпимостью и как бы смирением появляется слепота ко всему, что есть светлого в жене или муже. В этом предательстве третьему лицу поступков жены или мужа человек получает самоудовлетворяющую компенсацию за как бы несостоявшуюся у него жизнь. С этим не нужно путать рассказ на Исповеди или в духовной беседе духовнику, где приносится покаяние за свои грехи или испрашивается Евангельски правильное поведение и сердечное расположение в ответ на те или иные поступки мужа или жены. Правда и здесь человек нередко занят не покаянием в своих грехах, а облегчением себя, оправданием и утешением через рассказанные грехи другого.

В выявлении негативности другого и в обретении самоудовлетворенной терпимости к ней начинает проявляться весь ложный смысл семейных отношений. Воистину, человек сам себе создает все, от чего получает и страдания, и радость.

Если же в человеке живет бережность, она рождает в нем движение созидания, а не разрушения отношений. Она оберегает че­ловека от всех мысленных и произносимых вслух утверждений нега­тивного в другом. Незримым движением души она улавливает всю раз­рушительную силу постоянного акцента на плохом в супруге и заставляет воспринимать в этом акценте скрытое самооправдание. Самооправдание, при котором вектор усилий ради перемены другого направляется уже не к себе, а к другому. Но последнее и есть начало всех, больших и ма­лых ссор, которые в виде шаткого здания будут теперь громоздиться на таком фундаменте. В таком случае, оберегая человека от губительных последствий, бережность останавливает в нем малейшие следы желаний поделиться своими несчастьями с третьим лицом.

Вместо этого к человеку приходит способность прощать другому его отрицательные качества. Чувство прощения есть одновременно и душевная щедрость. И разве не в этом состоянии человек способен действительно и искренне помочь другому. Не нужно думать о том, какие слова говорить при этом — слова придут сами. Не нужно ме­таться, искать что делать. Правильно и точно направленное дейст­вие в состоянии душевной заботы, мудрой любви к другому при­ходит само.

Бережность переводит акцент размышлений с заботы о себе на заботу о другом. Тогда состояние и жизненные переживания другого естественно оказываются в центре внимания одного из супругов. Чут­кость к другому становится постоянным свойством и рождает внут­реннюю неторопливость, умудренность всех движений помощи. Исче­зает суета и перемена настроений. Жизнь семьи вливается в благодатное русло Церкви, обретая свойственную ей неспешность и внутреннюю умиротворенность.

Бережность к другому оберегает человека от любого сравнения, сопоставления жены или мужа с другими мужьями и женами. Разве изменится ситуация от того, что в другой семье муж или жена лучше?

Ситуация не изменится, но начнет активно меняться наше отношение к супругу (или супруге). Эта перемена чаще всего бывает связана с разрушением, а не с созида­нием. Что, кроме отчаяния или гордости, может родиться в результате такого сравнения? Усиливаются взаимные претензии, рож­дается дополнительный набор требований, которые делают невыносимыми и без того напря­женные отношения.

Последствия сравнений с другими остановить обычно не удается. Всего на мгновение возникло сопоставляющее отношение, но успело вспыхнуть чувство проигрыша перед тем, кто является обладателем понравившейся нам половины. На секунду стало горько и обидно за себя. И одновременно с этим тонкой змейкой поползла в душу слабая неприязнь к своему спутнику жизни. Где, в чем затем проявится это легкое, едва заметно отвращение к другому, не ведает никто. Лишь когда обидное слово в раздражении будет брошено ему, когда накоп­ленная досада вдруг выльется в злобный крик, станет понятно, когда было посеяно и во что проросло зерно сопоставления.

Предупреждая все эти моменты неприязни к другому, отторжения его, бережность оберегает человека от гибельного посева. Проще не сеять, чем потом пытаться уничтожать буйные всходы. Правда, проще, — для человека любящего. А там, где нет любви, человеку поче­му-то кажется более легким, наперед посекать то, чего в другом нет еще и в помине. "Счастлив муж доброй жены, и число дней его – сугубое. Жена добродетельная радует своего мужа и лета его исполнит миром; добрая жена – счастливая доля: она дается в удел боящимся Господа; с нею у богатого и бедного – сердце довольное и лицо во всякое время веселое" (Сир. 26, 1-4).

Еще одно свойство бережности — оберегать человека от упреков в адрес другого.

— Ты же говоришь, хорошо то, хорошо это. Почему же не делаешь? Так прежде в своем глазу бревно вытащи, а потом указывай на мои соринки. Как можно?! У самой (у самого) сотни недостатков, так она (он) мне еще указывать будет...

Движение возмущения. Тогда в негодующем бичевании оно рождает ворчливость тихую или бурную. В другом случае неостановимо льется многочисленное выговаривание по всем поводам сразу. И невозможно остановить этот поток недовольств, пока не иссякнет чувство досады и раздражения, из которого он рождается.

Попрекать другого его недостатками — значит допускать в себе тонкое, разрушительное движение души. Бережность к другому в за­родыше искореняет это низкое человеческое свойство. И взамен наполняет душевные переживания человека мягким теплом. Это тепло струится в каждой клеточке его тела, наполняет вибрацией доброты его голос, взгляд, выражение лица. Оно преображает человека в его внешности, в поведении, внутренней жизни.

Самым, пожалуй, удивительным свойством бережности является бережное отношение к явным и кажущимся недостаткам другого. Идут годы и к супругам однажды приходит понимание, что какие-то свойства, к которым относились они с отрицанием, на самом деле были свойства­ми необходимыми. Он, другой, знал об этом и умел этим свойством в нужных моментах пользоваться. А мне, непонимающему глубокий смысл происходящего и не верящему в возможность такого смысла, это свойство кажется абсурдом, фантазией, слабостью или пережит­ком. И только чувство бережности не позволяет наброситься на дру­гого с активным изживанием неугодного мне свойства.

С годами бережность наполняется удивительно тонкой прозорли­востью и с первых же проявлений начинает улавливать характер тех или иных свойств другого человека. Щадящее отношение начинает присутствовать рядом с мудростью принимаемых решений, произноси­мых слов и допускаемых в себе душевных движений.

Именно бережность рождает в человеке способность создавать условия для становления другого человека, но не требовать от него угодных нам немедленных перемен.

Бережность не знает требований взаимности. Она береж­на односторонне. В этом ее центральный смысл. Проявление любого требования, притязания, претензии, а тем более требования: "Относись ко мне бережно!" — немедленно начинает разрушать само состояние бережности. Начинается навязчивое наблюдение — бережен или нет, — ожидание и острое желание, чтобы был непременно бережен, наконец, досада, что не проявляет этого нужного и должного в супружеской жизни свойства, а рядом с досадой обида за себя, жалость к себе. Увы, скандал в таких случаях неизбежен. "Ты не бережен (или не бережна) ко мне!" — это основной постулат, на котором будет построена ссора, взлелеян­ная в укромных уголках требующей души.

Давно известно — щедрость не требует ответной щедрости. Дей­ствительно, какая же это щедрость, если она ждет компенсации.

В бережности к другому заключается источник той силы, которая питает человеческое терпение и мудрую смиренность перед жизненны­ми ситуациями. Она оберегает человека от поспешных решений и сует­ливых действий, якобы призванных в короткие сроки вразумить дру­гого. Она наперед научает пониманию, что суета и поспешность лишь осложняют отношения, приводят супругов к взаимной конфронтации и очень мешают действительному становлению и развитию отношений. Она позволяет, избегая требований, приходить к согласию. Научает иными темпами мерить время и не зависеть от суетливости окружаю­щего мира, но, напротив, в мир суетящийся вносить умудренное спо­койствие.

Бережность к другому — это и есть одновременно бережное отноше­ние к себе. В глубине движения, которое рождается в душе человека, это одно и тоже. Но есть здесь одна удивительная тонкость. Невоз­можно прийти к бережности, если начать проявление бережности с себя. Такое оберегание так и останется в пределах одного человека.

Бережность к другому подобно солнцу, от которого непрерывно льется в окружающий мир жизненное тепло. В этих лучах легко и хо­рошо каждому, кто попадает в их поток. Начинают про­являться самые тонкие свойства людей, часто спрятанные от грубых реакций окружающего мира. Щедро поддержанные бережным отношением к себе, они рас­крываются иногда с такой силой, о которой до этого не подозревают и сами их обладатели.

Тончайшее душевное свойство человека — бережность — наполняет тем же теплом и того, кто излучает этот невидимый свет. В нем снимаются зажимы внешние и внутренние, появляется чувство обретенности себя и сокровенное деятельное знание главного в человеке — закона сердечности.

"Будьте все единомысленны, сострадательны, братолюбивы, милосерды, дружелюбны, смиренномудры; не воздавайте злом за зло, или ругательством за ругательство; напротив, благословляйте, зная, что вы к тому призваны, чтобы наследовать благословение. Ибо, кто любит жизнь и хочет видеть добрые дни, тот удерживай язык свой от зла и уста свои от лукавых речей, уклоняйся от зла и делай добро, ищи мира и стремись к нему" (1Пет. 3, 8-11).

Опережающая одновременность бережности, веры, любви к чело­веку — так парадоксально звучит закон сердечности. Основное в нем — опережение. Из бережности отношения к другому прежде, чем к себе, рождается подобное же отношение к себе. Но не наобо­рот. В этом центральный смысл закона, бережности.

Из книги "Шесть сотниц"

о. Петра Серегина

О вере, надежде и любви

в наших взаимоотношениях

Если Законом Божиим нам заповедана любовь к ближнему для того, чтобы мы на этих простейших отношениях познали блаженное свойство этого чувства и научились любить невидимого и всесовершенного Бога для того, чтобы наследовать жизнь вечную, то, несомненно, то же можно сказать и о других, меньших добродетелях – вере и надежде.

Когда к нам кто-нибудь из ближних обращается с доверчивостью, мы охотно открываем ему сокровищницу сердца нашего, ибо его доверчивость говорит о его чистоте и отсутствии лукавства.

Когда же к нам относятся недоверчиво, подозрительно, мы тоже становимся настороженными, и к такому человеку не можем иметь простой сердечности и доверия, ибо его подозрительность дает плохую характеристику его сердцу, так как из своего сердца человек выносит лукавое, а не доброе.

То же самое можно сказать о надежде. Если к нам обращается человек с полной надеждой получить просимое, разве не охотнее мы исполняем такие просьбы, да и можно ли отказать, если исполнение просьбы в пределах наших возможностей? Если кто-нибудь просит без надежды на нашу отзывчивость, сердце наше не располагается к таком просителю. И если исполняем эти просьбы, то в силу закона, по слову Божию: "просящему у тебя дай".

Наблюдая жизнь, можно вполне убедиться в том, что, как и любовь, в наших взаимоотношениях нам необходимы вера и надежда. Будучи между нами, эти добродетели взаимно нас облагораживают (если они направлены к славе Божией) и приближают к состоянию чад (детей) Божиих.

Кроме того, что вера, надежда и любовь благотворны и крайне необходимы в наших взаимоотношениях, то обстоятельство, что мы, грешные, охотнее раскрываем свои сердца тем, которые обращаются к нам с верой, надеждой и любовью, не тем ли более милосердие Святейшего Бога откроется нам, если мы к Нему будем обращаться с верой, надеждой и любовью – на всю глубину нашего сердца.

И еще отрадная истина отсюда светит нам: душа наша сотворена по образу и подобию Божию…

О глубина премудрости и благости Божией! Как же проста и естественна для нас возможность быть чадами Божиими, и как мы жалки и несчастны, если осквернили и оскверняем себя и устраняемся от этого великого усыновления…

Во всяком случае, вера, надежда и любовь, относимые к нашим ближним, благотворно действуют на них, духовно облагораживают нас и воспитывают к наследованию Царствия Божия. Так глубок, свят, истинен и спасителен Закон Божий; истинно – закон вечной жизни.

СПОСОБ РАБОТЫ

Предлагаемый ниже способ может показаться необычным, но только на первый взгляд. В жизни современных супругов столь много черствости и равнодушия, что и желающий от них избавиться, порой не знает, какое упражнение применить, чтобы хотя бы расшевелить свое сердце.

Если вы никогда не говорили супругу или супруге приведенные ниже слова, или говорили когда-то, а теперь давно уже не говорите, тогда начните мысленно повторять эту фразу: "Я люблю тебя, (имя супруга или супруги). Я люблю тебя". Повторять везде и всюду, каждую свободную минуту. Повторять особенно в те моменты, когда начинает едва теплиться или едва подниматься волна досадного отторжения другого, волна раздражения на него, неприязни к нему. Говорите и тогда, когда действительное чувство любви наполняет вас. Особенно же в те минуты, когда близкого человека нет рядом. Когда идете по улице, по коридору, едете в транспорте — везде и всюду.

Над этим приемом можно посмеяться. Но лишь душевные невеж­ды смеются над тем, что на первый взгляд кажется глупым. Если это действительно глупость, тогда в адрес человека, высказывающего ее, рождается сострадание и прощение, но никак не смех. Если же под кажущей­ся простотой скрывается глубокий смысл, и этот смысл насмешник не сразу схватывает в силу отсутствия в себе подобного опыта, тогда чувство сострадания рождает в свой адрес он сам.

Если взять в ежедневное правило этот прием, нужно помнить ряд предостережений.

Первое, не нужно желать обрести таким образом любовь. Важ­но просто жить содержанием произносимого слова — люблю. Оно оз­начает определенное расположение сердца. Значит, констатируя в себе такое расположение, нужно быть в нем. Быть ровно настолько, насколько получается, но не желать получить спустя какое-то время такое состояние в новой его полноте. Желание рождает ожидание. И то и другое ра­ботают на подсознательном уровне и ведут человека к невольному просматриванию своих чувств: уже люблю или еще нет, уже пришла любовь или еще нет.

К чему приведет такое подсознательное ожидание? Если придет некое состояние "любви", оно будет переживаться как радость. Человек начинает в таких случаях пребывать в сча­стливом состоянии, которое есть ни что иное, как экзальтация. Экзальтированное состояние длится недолго. Будни обладают спо­собностью такое состояние разбивать вдребезги. Тогда человек впадает в глубокое отчаяние: "Ничего не получится, ничего не выйдет, у меня нет дара, мне не дано, нам не судьба и т.д." Это закон маятника. Насколько отклонится он в одну сторону, на­столько же уйдет он и в другую. При этом сам человек запускает движение только в одну сторону. В сторону противоположную маятник пойдет уже сам. Чем сильнее будет ожидание любви, тем ярче, острее будет переживаться даже малое ее присутствие. Энергия этой радости позволит маятнику сильно отклониться в одну сторону. Экзальтированное, т.е. обеспеченное силой ожида­ния, отклонение маятника, имеет предел, как имеет предел са­ма интенсивность ожидания или желания. Значит, наступит время, когда эта сила иссякнет и маятник пойдет обратно — настроение человека начнет падать. Увы, падение это почти не поддается контролю. Стоит огромного труда, чтобы остановить такое дви­жение.

Можно уходить от разрушающих падений. Но для этого нужно отказаться от состояний сверхрадости и, снимая главную причи­ну, порождающую закон маятника, приложить все усилия к тому, чтобы избавиться от ожиданий.

Второе. Не нужно заставлять себя прийти в состояние "люб­лю" при произнесении формулы. Если внимательно пронаблюдать в себе, зачем я заставляю себя активно проживать то, о чем говорю, обнаружится, что работает здесь то же самое желание получить результат. Если это есть, закон маятника начнет не­пременно работать.

В действительности же при произнесении указанных слов человек испытывает не больше того, что испытывается. Ровная безэмоцио­нальность или тонкая душевность — все имеет место. Нужно ли размышлять над словами? Конечно. Для этого они и вспоминаются и приводятся в движение.

Третье. Настораживать может только одно — холодное равно­душие, идущее фоном при произнесении слов, даже иногда зло­ба. Ненависть. Не нужно прекращать произнесения. Но очень важно в этом случае начать одновременное наблюдение над собой — почему идут эти помехи, откуда они идут? Если остановить произнесение слов, тогда можно не справиться с собою и сос­тояние злобы разовьется в полную силу. Произнесение слов позволяет выразить негативные эмоции. Просто снять их трудно, выражать всегда легче. Кроме того, если место негативной эмоции ничем не заполнить, она может очень скоро вернуться обратно. При этом сила ее проявления часто оказывается большей, чем в первом случае.

Когда открываются худые настроения, для верующего человека естественно каяться Богу за них, просить у Него прощения там же и тогда же, как только эти настроения появляются в человеке.

Может возникнуть вопрос — «Возможно ли столь простым приемом, как механическое повторение одной фразы, прийти к сохранению и углублению столь богатого и сложного состояния, как любовь?«

С помощью только механического приема невозможно. Задача приема представляется проще: дать сознанию действительный ин­струмент для ограждения его от стереотипов негативного отноше­ния к другому. При этом функция названных слов далеко не так проста, как кажется на первый взгляд.

Дело в том, что предлагаемый способ отнюдь не сводится к элементарному повторению фразы. На самом деле это рожде­ние движения в сознании человека. Человеческий мозг ни на одну минуту не бывает спокоен. Мысли, отрывки фраз, воспоминания, образы возникают в нем спонтанно и неуправляемо. Лишь появление цели собирает этот поток хаотической жизни в глубинное русло и направляет к одному.

Произнесение фразы обладает отчасти подобным эффектом. Главная же сила ее в том, что она рождает в душе че­ловека движение, которое со временем начинает совпадать по сути своей с содержанием произносимой фразы. Такой содержательный резонанс, расширяясь, начинает охватывать все более тонкие и глубокие слои сознания человека, пока звучание слов не со­льется с ним в единое целое. С этого момента слова становят­ся ненужными, т.к. человек каждым дыханием своим уже есть сами эти слова, живое их воплощение. В эту минуту к человеку прихо­дит открытие, что любое слово и правило поведения есть все­гда исходящий из души символ реального человеческого поведения.

Работа с фразой проходит обычно три ступени.

Первая ступень – почти механическое произнесение с размышлением, что означают эти слова.

На второй ступени произнесение слов рождает душевное дви­жение и на третьей – искренне сердечное.

Продолжительность работы со словами иногда — годы. Если кого-то удивляют такие сроки, пусть спросит людей уже поживших, как долго они шли к сердечному общению. Тогда сроки переста­нут удивлять.