|
Таким образом, зрелый ум царя обратился внутрь и слился с Атманом. Долгое время он оставался в самадхи . Вернувшись в конце концов на относительный план, он осознал, что Атман – субстрат всего. Укоренившись в этом сознании, в Атмане, он снова стал править своим царством, а ум его оставался отрешенным от воздействия всех пар противоположностей, таких как боль и удовольствие и т. п.». Шри Бхагаван советует нам «быть безмолвными», контролировать импульсы ума и покоиться в Атмане, знание которой выходит за пределы всех остальных форм знания и даже сводит их на нет. Эта безмолвная милость Шри Бхагавана позволяла преданным достигать этого трансцендентального опыта, открывая его для себя. Это хорошо известный факт, что все те, кто приходил к Шри Бхагавану, независимо от того, были они учеными или безграмотными, избавлялись от своего невежества, эгоизма и беспокойства, и обретали покой благодаря его милостивому взгляду. Одним из тех, кто открыл это для себя, был некий пандит из Северной Индии; он приехал на даршан Шри Бхагавана и несколько дней жил в ашраме. Сначала он садился перед Шри Бхагаваном и бесконечно читал вслух стихи из упанишад и других санскритских трудов. Это оказалось большим неудобством для всех остальных, поскольку мы не могли ни говорить со Шри Бхагаваном, ни медитировать. Так как Шри Бхагаван решил терпеливо выслушать все его декламации, мы не могли ничего возразить. Так прошло десять дней. Однажды утром место перед Шри Бхагаваном, где обычно сидел пандит, оказалось свободно. Пандит тихо сидел в отдаленном углу, и холл был погружен в тишину. Заметив мое удивление, Шри Бхагаван рассмеялся и сказал на малаялам (языке, непонятном пандиту ): «Этот пандит теперь стал похож на нас». Без духовного опыта и с одним лишь книжным знанием невозможно освободить ни себя, ни других. Выплеснув всего себя и все свое книжное знание на Шри Бхагавана, солнце знания, пандит стал безмолвен. Шри Бхагаван не терпел преданных, которые слишком пеклись о его телесных нуждах и физическом благополучии. Он мог терпимо относиться к некоторому рвению в посетителях и почитателях, которые были сравнительно новичками, но был суров с давнишними преданными, пытавшимися уделить ему особое внимание даже в обычных делах. Обычно он выказывал свое недовольство строгим молчанием, но порой мог также сильно отчитать беднягу и заставить того устыдиться. В мои юные годы я однажды вызвал его неудовольствие, пытаясь спасти его от физических усилий, которые, как я думал, были чрезмерны для него. Он преподал мне суровый урок, который я помню до сих пор. — 56 —
|