|
– Тамара, объясни толком, почему я должна уходить из дому? – Как почему? Я буду делать генеральную уборку. – Кто это решил? Тамара в недоумении остановилась перед этим вопросом. Она начала отвечать на него, но сказала только первое слово: – Я… Вера Игнатьевна улыбнулась ей в глаза так, как она улыбалась в библиотеке, как улыбается старший товарищ в глаза горячей, неопытной молодости. И Тамара покорно ответила на ее улыбку, ответила любовным и радостным, виноватым смущением: – А как же, мамочка? – Давай поговорим. Я чувствую, у нас с тобой начинается новая жизнь. Пусть она будет разумной жизнью. Ты понимаешь? – Понимаю, – прошептала Тамара. – Если понимаешь, как же ты можешь командовать и приказывать и выталкивать меня из дому? Что это: каприз, или неуместная шутка, или самодурство? Вероятно, ты все-таки не понимаешь. Тамара в изнеможении поднялась со стула, сделала два шага по направлению к окну, оглянулась на мать: – Неужели ты думаешь, что мне нужна была уборка? – А что тебе было нужно? – Я не знаю… что-то такое… хорошее… – Но в твои расчеты не входило меня огорчать? И после этого Тамару уже ничто не могло удержать. Она подошла к матери, прижалась к ее плечу и отвернула лицо с выражением счастливого и неожиданного удивления… Платье готово было в срок. Вера Игнатьевна первый раз надела его дома. Тамара помогала ей нарядиться, отходила в сторону, осматривала сбоку и, наконец, рассердилась, упала на стул: – Мамочка, нельзя же эти туфли! Она вдруг вскочила и закричала на всю квартиру: – Ай! Какая же я разиня! Она стремглав бросилась к своему портфелю и, стоя возле него, пела с таким воодушевлением, что ноги ее сами что-то вытанцовывали: – Разиня, разиня! Какая разиня! Наконец, она выхватила из портфеля пачку пятирублевок и понеслась с ними в спальню. – Моя стипендия! Тебе на туфли! Павлуша смотрел на мать, вытаращив свои золотисто-синие глазенки, и, вытянув губы, гудел: – Ой, ой, ой! Мама! Платье! – Тебе нравится, Павлуша? – Ой же и нравится! – Это меня премировали за хорошую работу. – Ой, какая ты… Целый вечер Павлуша почти с выражением испуга поглядывал на мать и, когда она ловила его взгляд, широко и светло улыбался. Наконец, он сказал, перемешав слова с глубоким взволнованным дыханием: – Мама, знаешь что? Ты такая красивая! Знаешь, какая! Ты всегда чтоб была такая! Такая… красивая. Последнее слово вышло уже из самой глубины груди – не слово, а чистая эмоция. — 202 —
|