|
Иногда нам удавалось совершать вылазки из сферы узкой педагогики в некоторые соседние сферы, например в губпродком, или в опродкомарм Первой запасной, или в отдел снабжения какого-нибудь подходящего ведомства. В наробразе категорически запрещали подобную партизанщину, и вылазки нужно было делать втайне. Для вылазки необходимо было вооружиться бумажкой, в которой стояло только одно простое и выразительное предположение: «Колония малолетних преступников просит отпустить для питания воспитанников сто пудов муки». В самой колонии мы никогда не употребляли таких слов, как «преступник», и наша колония никогда так не называлась. В то время нас называли морально дефективными. Но для посторонних миров последнее название мало подходило, ибо от него слишком несло запахом воспитательного ведомства. С своей бумажкой я помещался где-нибудь в коридоре соответствующего ведомства, у дверей кабинета. В двери это входило множество людей. Иногда в кабинет набивалось столько народу, что туда уже мог заходить всякий желающий. Через головы посетителей нужно было пробиться к начальству и молча просунуть под его руку нашу бумажку. Начальство в продовольственных ведомствах очень слабо разбиралось в классификационных хитростях педагогики, и ему не всегда приходило в голову, что «малолетние преступники» имеют отношение к просвещению. Эмоциональная же окраска самого выражения «малолетние преступники» было довольно внушительна. Поэтому очень редко начальство взирало на нас строго и говорило: – Так вы чего сюда пришли? Обращайтесь в свой наробраз. Чаще бывало так, – начальство задумывалось и произносило: – Кто вас снабжает? Тюремное ведомство? – нет, видите ли, тюремное ведомство нас не снабжает, потому что это же дети… – А кто же вас снабжает? – До сих пор, видите ли, не выяснено… – Как это – «не выяснено»?.. Странно! Начальство что-то записывало в блокнот и предлагало прийти через неделю. В таком случае дайте пока хоть двадцать пудов. – Двадцать я не дам, получите пока пять пудов, а я потом выясню. Пяти пудов было много, да и завязавшийся разговор не соответствовал нашим предначертаниям, в которых никаких выяснений, само собой, не ожидалось. Единственно приемлемым для колонии имени М. Горького был такой оборот дела, когда начальство ни о чем не расспрашивало, а молча брало нашу бумажку и чертило в углу: «Выдать». В этом случае я сломя голову летел в колонию: – Калина Иванович!.. Ордер!.. Сто пудов! Скорее ищи дядьков и вези, а то разберутся там… — 14 —
|