|
И вознёс тогда я, Фалес Аргивянин, мольбу благодарственную ко Господу Христу Иисусу и силою Мудрости своей перенёсся в теле из недр земных в пустыню Аравийскую, где начинался новый путь мой. Благословение кроткого плотника Галилейского — Бога Всевышнего призываю на тебя, друг мой Эмпедокл! Аминь. Фалес Аргивянин Эпилог. Дух Скорбного Творчества…Я давно стою возле тебя, вижу, как ты мечешься, обессиленный, и тщетно зовёшь обманчивые видения Сна, моего лукавого брата[131]. Вот я укрою тебя краем плаща моего, дотронусь до вежд твоих и дам тебе на мгновение то, что люди громко называют Посвящением в Тайну. Я буду говорить тебе там, глубоко внутри, а ты будешь видеть всё то, о чём будет речь моя. Я сейчас вернулся из сфер космических[132]. Ты знаешь, я полетел туда искать Фалеса Аргивянина. Но не нашёл его — его там нет[133]. Мне сказал кто‑то, что он ушёл в царство Спящей Эллады[134] и тихо бродит там, одинокий и хмурый[135], среди бледных руин древних храмов, в таинственных священных рощах, залитых робким, задумчивым светом Селены, в царстве забытых грёз, на мраморе изваянных молитв, отзвучавших песнопений и мертвенного сна человеческой истории. Там, у разрушенного храма Афины Паллады, в масличной роще, окутанной волнами усыпляющего аромата, есть дивный царственный саркофаг из мрамора Каррары; над ним сонно мерцает как бы блуждающий огонёк голубоватого цвета в форме Великого Маяка Вечности. Тайными письменами на саркофаге изваяна надпись: ФАЛЕС ДИОСМЕГИСТОС[136] сын Аргоса Великий Посвящённый царственных Фив И долго, долго — знаю я, Дух Скорбного Творчества, — будет стоять здесь, у своего саркофага, великий мудрец, сын уснувшей сном отгремевшего Космоса Эллады, дивный Маг, брат Царицы Змей, разрушитель царства прекрасной Балкис, могучий стихийный разум[137], сидевший одесную Бога в скромном саду Магдалы — Фалес Аргивянин. И когда царство Спящей Эллады, качаясь на серебристых нитях грёз, унеслось в бесконечные Провалы Бытия, я развернул свои крылья и полетел над нежными волнами Эгейского моря туда, в страну, где венец человеческого страдания был надет на чело Бога. И знойному ветру пустыни бросил свой немой вопрос: — Где равви Израэль, великий и могущественный халдей, слуга грозного Адонаи, Первосвященник Израильский, сын авраамита[138] Иакова[139]? И увидел я, как закружились джинны — духи пустыни, доселе мирно спавшие в расщелинах неприступных скал, высившихся среди бесконечных знойных морей песка, как бросились они к безжизненно‑бледной глади Мёртвого моря, и разбудили дремавших там призрачных стражей погребённых на дне городов, и испуганно зашептали им: — 58 —
|