|
Сергей Есенин время от времени отрывался от разговора с П. и переключался на тех двоих, которые пока еще не упали под стол. П. не сразу догадался, что Есенин отвечает им на мысленные послания. Вообще человечки ни разу не открыли рта, передавая мысли телепатически. Они также ни разу не обратились к П. — Вот, такие, брат, дела,— сказал Есенин.— Третий день гуляем. Пора морды бить, а они ни хрена не понимают,— произнес он загадочную фразу. (Только в 1995 году поэт Евгений Курдаков загадал ее; мы поговорим о ней чуть ниже.) П. поговорил с поэтом о своих невеселых провинциальных делах, отдал ему небольшую подборку стихов и выслушал жалобу на беспросветную жизнь самого Есенина. Поэт подарил гостю свою фотографию. Будто на прощание. Неожиданно в дверях из прихожей, без стука и звонка, появился элегантно одетый по моде двадцатых годов XX века человек в черном. Его белая рубашка сверкала, строгий галстук выдавал в нем не просто любителя одеться с иголочки, а джентльмена. Он поманил Есенина пальцем. И тот, как мальчишка, подпрыгнул и умчался ему вослед. П. слышал, как хлопнула входная дверь. Повернувшись к зеленым существам, источавшим незнакомый запах, П. вдруг увидел, что они спят! Вдруг в комнату стремительно вошел Есенин, держа в руках свою знаменитую трость. Поэт стал молча лупить ею зеленых человечков. Только прерывистое дыхание говорило о том, что он напрягается, лицо же его оставалось бесстрастным. Никакого конфликта перед уходом Есенина между ним и зелеными гостями не было, следовательно, из разговора с «джентльменом» Сергей Александрович вынес решение, что битье тростью — именно то, что надо теперь делать с гостями. Человечки так заверещали и зацокали, что П. почувствовал боль в ушах. Они стали бегать вокруг стола, а Есенин — гоняться за ними. При этом на его лице появилась грусть!.. Проснулся третий и тоже стал бегать. Так они минут пять спасались, а потом окончательно избегались и извере- щались, один из них, повыше росточком, сделал жест четырехпалой рукой, и вся троица ретировалась, издавая звуки, напоминающие плач. Они выскользнули в форточку! Именно это и поразило имажиниста, рассказавшего случай своему внуку. Кто они такие, откуда взялись, и что все это значит— ничуть его не поразило. Вскоре П., попрощавшись, вышел на улицу, но вдруг вспомнил, что забыл галоши! Возвратился. Ни звонить, ни стучать ему не пришлось: дверь была приоткрыта. Он протиснулся в щелку... И услышал, как в комнате Есенина говорил некий металлический голос. Его тембр не мог принадлежать человеку! — 176 —
|