|
Тот взгляд, что сознание представляет собой нечто по самой свое природе личное, даже невыразимое, и потому не поддающееся исследованию в любом подлинно эмпирическом смысле, представляется сомнительным как на теоретических, так и на эмпирических основаниях. Если, как считают Мид и Виттгенштейн, наше самосоотносительное осознание полностью диалогически структурировано, то оно по определению должно быть потенциально коммуни-цируемым. Исходя из существования множественных символических структур, такая коммуникация не обязательно должна быть лингвистической, чтобы быть и абстрактной, и доступной для понимания. На уровне эмпирической доступности исследования измененных состояний сознания (см. недавний обзор Farthing, 1992) неоднократно показывали, что субъективные отчеты о переживаниях, вызванных гипнозом (Hilgard, 1968), сенсорной депривацией (Zubek, 1969), ЛСД и аналогичными психоделическими препаратами (Barr et al., 1972) и медитацией (Hunt & Chefurka, 1976; Shapiro, 1983) можно оценивать с помощью опросников и контент-анализа надежными и даже формально шкалируемыми методами. Кроме того, было разработано несколько опросников, основанных на общих характеристиках спонтанных изменений сознания, не зависящих от конкретной причинной ситуации, чтобы оценивать, судя по всему, довольно высокий «базовый уровень» спонтанных преобразований сознания в обычной популяции (Pekala, 1991). Существу- 62 Сознание в контексте ют даже шкалы и опросники изменений сознания в самых личных из субъективных кошмаров — психотических приступах (Chapman & Chapman, 1980). Теперь возьмем то утверждение, что доступ к нашему собственному сознанию с необходимостью является косвенным и основанным на тех же произвольных или даже надуманных гипотезах, на которых мы основываем свои выводы о состоянии ума других людей в повседневных общественных взаимоотношениях. В этом контексте широко цитируется исследование (Wilson & Wilson, 1977), показывающее •— таким способом, которым Фрейд мог бы только восхищаться — что испытуемые, которые не знают о надежных данных, касающихся позиционных предпочтений в пользу того или иного конца в свободном выборе объектов, расположенных в ряд, выдумывают чрезвычайно своеобразные объяснения своего собственного выбора. Критерии, о которых они говорят, например, цвет и узор, ясно опровергаются их реальным поведением. По существу, они просто не осознают действительных оснований своих собственных суждений. Хотя «вхождение в роль другого» по отношению к себе явно представляет собой символическое построение, и потому с необходимостью является частичным и неполным, это не обязательно означает, что оно не имеет никакой функции. По существу, самоосознание тем самым делается не более ограниченным, чем такие же принципиально неполные и частичные математические языки естественных наук (Bronowski, 1971). Следовательно, справедливый отказ от любой предполагаемой непогрешимости доступа к опыту от первого лица вовсе не доказывает его бесполезности — в практике или в теории. Хотя весь опыт приходит к нам в рамках культурной традиции (Katz, 1978), межкультурные аналогии в галлюцинаторных геометрических узорах (образах мандалы, подмеченных Юнгом), синестезиях, воображаемых внетелесных состояниях и переживаниях «белого света» у шаманов и адептов медитации (Reichel-Dolmatoff, 1975; Siegel & Jarvick, 1975; Hunt, 1989b), по-видимому, показывают, что в основе таких невербальных состояний лежит общая структура. Такие состояния можно правдоподобно интерпретировать как проявления «глубинной структуры» того типа ума, который непосредственно повторно использует и реорганизует структуры восприятия. Такого рода ум был бы анало- — 42 —
|