Листы дневника. Том 2

Андреев хотел, чтобы я принял более близкое участие в "Шиповнике". Затем через несколько лет он и Сергей Глаголь нежданно как-то очень поздно вечером нагрянули с просьбою и даже с требованием, чтобы я вошел с ними в одну газету. Я старался уверить их, что существование этой газеты будет кратким и вообще не мог себе представить именно их в этом деле. Видимо, они оба очень обиделись, говоря: "Но ведь вы пойдете с нами и ни с кем другим, вы будете знать нас - мы вам верим, и вы нам поверьте". Затем они оба встали и, низко кланяясь, очень смешно твердили: "К варягам пришли - не откажите". Но все мои соображения оказались правильными, и Леонид потом вполне признал это.

Уже незадолго до смерти в Финляндии Леонид скорбно говорил мне: "Говорят, что у меня есть читатели, но ведь я-то их не вижу и не знаю". Тягость одиночества звучала в этом признании. Многое, уже сложившееся внутри, Леонид не успел досказать. В самые последние месяцы жизни он делился новыми затеями и литературными образами, и они были бы так необходимы в серии всего им созданного. Он всегда широко мыслил, но в последние дни появилась еще большая ширина и углубленность. Он писал, что завидует нам в Швеции и Лондоне, собирался приехать и в то же время уже понимал, что сил не хватит. Не уберегли Леонида. А таких, как он, немного, впрочем, и многих не уберегли. Не захотели уберечь, не подумали вовремя. Большое расточительство происходит.

[1937 г.]

"Из литературного наследия"

(Опубликовано без последней фразы).

ШАЛЯПИН И СТРАВИНСКИЙ

Записываю два мнения русских художников. Шаляпин после своей харбинской и шанхайской поездки возопил:

"...К сожалению моему, как вам уже из газет известно, от некоторой части русских мне пришлось просто-напросто убежать! Третьего концерта в Шанхае я не пел, хотя он был объявлен. Утром этого дня я, никому не говоря ни слова, покинул Шанхай с глубочайшим отвращением. Ничего я, разумеется, не боялся, но стало мне невыносимо противно. Много я на своем жизненном пути встречал разных зоологических типов. Одни с длинными ушами, другие с лягающими копытами, но тут я столкнулся с зоологическими типами в больших рогах. А я только артист, не тореадор!..

Меня желали использовать в чуждых мне совершенно политических целях, и когда я от этого - прямо скажу - брезгливо уклонился, меня признали "врагом эмиграции" и "жидовским прихвостнем". Да, конечно, правда, что я враг эмиграции, если эмиграция - то, что я собственными глазами с чувством ужаса и отвращения видел в Харбине. В конце марта японцы приурочили ко дню падения Мукдена какой-то авиационный праздник. Естественно, они праздновали свою национальную победу над врагом. По городу длинной лентой без конца тянулась процессия. Японские части, маньчжурские - все роды оружия. И что же вы думаете выпало мне увидеть? В русских военных и кадетских мундирах человек четыреста русских шествуют в строю в память поражения русской армии!.. Вот это незабываемое впечатление позора окрашивает для меня все то, что произошло..."