|
проскальзывает понятное волнение. К этому времени ей оставалось жить несколько недель. Возможно, ее состояние можно описать как лихорадочное. Несколько раз она писала к Иде Бейкер в духе Гурджиева, осуждая ее за мрачное самопотворствование: "К чему такая трагичность? Это не поможет. Она только мешает тебе. Если ты страдаешь, научись понимать свое страдание, но не поддаваться ему. Та часть тебя, что жила мной, должна умереть - тогда родишься ты. Переживи смерть!" {20} Мэнсфилд с готовностью приняла жизнь в Приере, даже когда ее перевели из Ритца в маленькую спальню в общем коридоре на верхнем этаже, с жесткой постелью и голым столом. (В декабре, когда ее состояние ухудшилось, ее снова перевели в Ритц.) Кроме того, Гурджиев изменил распорядок дня и объявил, что теперь та работа, которая делалась днем, будет выполняться ночью. Посреди ночи Мэнсфилд мыла и чистила морковь в холодной воде, принимала вместе с другими учениками грубую пищу - значительная перемена по сравнению с предыдущими месяцами {21}. Все по очереди занимались уборкой и приготовлением еды. Замок напоминал своего рода коммуну, и бесполезные занятия - вроде того, как Орейдж копал яму, - были исключением. Нужно было выращивать овощи, колоть дрова, делать ремонт в помещениях, ухаживать за огромным садом и парком. В поместье были домашние животные, в том числе коровы, которые заняли некоторое место в пребывании Мэнсфилд в Приере: Учитель однажды приказал ей провести некоторое время в специальной постройке над коровником, вдыхая запах коров. Один из ее биографов писал, что таким народным средством пользовались при болезни легких крестьяне в Восточной Европе, хотя сама Мэнсфилд ничего не сообщала о произведенном эффекте в своих письмах и дневниках. Небольшой балкончик позолотили, расписали птицами, насекомыми и постелили там матрасы с ковриками; двум ученицам, Адель Кафиан и Ольге Ивановне Гинценберг (позднее — 287 —
|