|
В 1973 году интервью Фаллачи дал шах Ирана Реза Пехлеви. У шаха было свое понимание того, как следует обращаться с представителями прессы — быть уклончивым и неопределенным в высказываниях, поддерживать разговор на общие темы, держаться корректно и любезно, но твердо стоять на своем, не давая сбить себя с толку. Такой подход срабатывал тысячи раз. Фаллачи начала беседу с личных вопросов, спрашивала, каково это быть монархом, мишенью для террористов и почему шах всегда так печален. Он рассказывал о той громадной ответственности, которую налагает его положение, о боли и одиночестве, которые он испытывает. Подобный поворот, казалось, увел разговор в сторону от вопросов о более конкретных профессиональных проблемах, и он расслабился. Фаллачи не прерывала, и ее молчание побуждало его говорить. А затем она резко сменила тему: у него не все гладко со второй женой. Это, безусловно, не может не ранить его. Она задела болевую точку, и Пехлеви почувствовал раздражение. Он попытался изменить направление беседы, но она упорно возвращалась к своему вопросу. К чему тратить время на пустые разговоры о женах и женщинах, сказал он. А затем разразился филиппикой в адрес всех женщин, порицая их за жестокость и отсутствие творческого начала. Фаллачи атаковала — ему свойственны диктаторские замашки, а в его стране попираются основные демократические свободы. Книги самой Фаллачи, насколько ей известно, занесены здесь в черный список. Эти захватило шаха врасплох, он был смущен тем, что не знал главного — кто же сидит перед ним: враг его страны, ниспровергательница основ государственности? А Фаллачи тем временем сменила тон и более мягко стала расспрашивать о его многочисленных достижениях и заслугах. Игра повторилась: стоило ему расслабиться, как она вновь атаковала острым, нелицеприятным вопросом; едва только он начинал раздражаться, она переводила разговор на более приятные темы. Как и Киссинджер, шах сам не заметил, как потерял бдительность и допустил высказывания, о которых сожалел впоследствии: скажем, о своем намерении поднять цены на нефть. А пока он полностью находился во власти ее обаяния, даже начав что-то вроде легкого флирта. «Даже несмотря на то, что вы в черном списке в моем государстве,— сказал он в конце интервью,— я вношу вас в белый список в своем сердце». Толкование. Фаллачи, как правило, интервьюировала сильных мира сего, людей, привыкших и умеющих контролировать ситуацию, внимательно следящих за своими словами, старающихся не допустить компрометирующих или сенсационных высказываний. Это а priori создавало ситуацию конфликта между ней и ее собеседниками, поскольку ее-то задачей было вынудить их раскрыться, а следовательно, обезоружить, лишив привычной сдержанности, и добиться того, чтобы они утратили самоконтроль. Классический подход — коктейль из лести и обаяния — с людьми этого уровня явно не прошел бы: столь примитивная игра мгновенно была бы разгадана. Вместо этого Фаллачи старалась вывести их из равновесия, атаковала, чередуя резкость с мягкостью. Ее вопрос — жесткий, порой жестокий — бил по личным комплексам собеседника, вынуждая занять оборонительную позицию. При этом, однако, Фаллачи достигала еще одного — у объектов возникало подспудное желание оправдаться перед ней, доказать, что они не заслуживают такой негативной оценки. Безотчетно они старались понравиться, добиться ее расположения. Когда она меняла тон, косвенно выказывая свою симпатию, у них возникало ощущение, что победа близка, и они невольно раскрывались, желая закрепить успех. Они и не замечали, как она постепенно все больше завладевает их эмоциями. — 334 —
|