|
Вначале 1880-х годов в аристократическом обществе Рима начали поговаривать о молодом газетчике, приобретающем известность, некоем Габриэле д'Аннунцио. Этот факт был странен уже сам по себе, ведь итальянской аристократии было присуще глубочайшее презрение ко всякому, кто не входил в круг избранных, а газетный репортер, ведущий раздел светской хроники, относился уж просто к самым низам. И в самом деле, родовитые люди почти не обращали на д'Аннунцио внимания. Выходец из среднего класса, он не располагал деньгами, не мог похвастаться и обширными связями. Мало того, многим он казался просто уродливым — невысокий и коренастый, со смуглым, каким-то пятнистым лицом и глазами навыкате. Мужчины находили его настолько непривлекательным, что охотно позволяли ему общаться со своими женами и дочерьми; пребывая в полной уверенности, что их женщины в полной безопасности рядом с этаким чудищем, они рады были отделаться от этого охотника за сплетнями. Да, мужчинам д'Аннунцио был неинтересен, о нем судачили их жены. Герцогини и маркизы, которых с д'Аннунцио знакомили мужья, находили этого странного человека забавным, но, когда он оставался с ними наедине, его поведение внезапно менялось. В считанные минуты дамы попадали под власть его обаяния. Во-первых, у него был самый изумительный голос, который им когда-либо приходилось слышать — мягкий, низкий. Удивительной была и его манера говорить, отчетливо проговаривая каждый слог, плавная, ритмичная, с певучими, почти музыкальными модуляциями речь. Одна из его знакомых женщин сравнивала голос д'Аннунцио со слышным издалека звоном церковных колоколов. Другие утверждали, что его голос обладает гипнотическим воздействием. Не менее привлекательным было и содержание его речей: каждая фраза полна аллитераций, очаровательных идиом, поэтических образов, не говоря уже о том, что его комплименты способны были растопить даже самое суровое женское сердце. Д'Аннунцио в совершенстве владел искусством тонкой лести. Казалось, ему известны слабости всех без исключения женщин: одну он хвалил за естественность, дарованную природой, другую называл лучшим созданием Творца, третью сравнивал с героиней романа. Сердце несчастной трепетало, когда он живописал ее достоинства и рассказывал, как много она для него значит. Все было полно иносказаний, намеков, все было пропитано любовью — и романтической, и плотской. Ночью она размышляла, восстанавливая в памяти его речи, причем вспоминались не какие-то отдельные слова, потому что он почти никогда и не говорил ничего конкретного, а скорее общее ощущение от них. На другой день он присылал ей стихи, написанные, казалось, специально для нее. (На самом деле он писал десятки очень похожих стихотворений, лишь немного приспосабливая, подкраивая их под очередную жертву.) — 27 —
|