|
Были еще дополнительные стимулы, толкавшие Софию в объятия черствого и инфантильного наследника российской короны. Заметно пошатнувшееся финансовое положение семьи неминуемо отразилось бы на благополучии принцессы в случае провала российского проекта, и она прекрасно знала об этом. Ее отец был к тому времени «битой картой» в политике и государственной жизни. Его неудачные попытки стать курляндским герцогом и возведение в прусские фельдмаршалы лишь благодаря родственному влиянию со стороны российской императрицы Елизаветы не могло не наложить отпечатка неопределенности и на будущее принцессы, которую тем более почти не замечали среди придворной камарильи в тех редких случаях, когда ей в юности выпадала честь посетить королевский двор. Юная особа, которой судьба вручила в руки козырный туз в виде шанса выйти замуж за великого князя империи, фактически оказалась меж двух огней: с одной стороны, сияла ослепительная звезда роскошного российского двора и внушительные перспективы колоссальной власти в богатейшей и могущественной державе; с другой – возвращение в неизвестность с очень туманными перспективами будущего и, не исключено, забвение среди обнищавших родственников в муках одиночества. София была живой, общительной и весьма честолюбивой – родители сумели внушить ей уважительное, но без самомнения, отношение к себе. Ее тонкая душа в один момент оказалась на грани между пропастью и множеством препятствий на пути к ложу Петра Федоровича. Лихорадка фрустрации и глубокие переживания происходящего в очень короткий промежуток времени сделали ее взрослой; ее зрение и слух обострились, ее актерский талант прорвался наружу в отточенных движениях масок, а ее воля – основной и наиболее важный элемент сплава этой юной души – породила стойкое желание победы над обстоятельствами. Именно вследствие этих причин один из поздних исследователей биографии Софии очень удачно назвал ее «принцессой‑золушкой», что является точным отражением ситуации и положения Софии на момент отъезда в Россию. К этому удачному определению стоит добавить тонкое замечание историка Ключевского о том, что ей с детства толковали, что она некрасива, и это рано заставило ее учиться искусству нравиться, искать в душе того, чего недоставало наружности. Возможно, принцесса действительно испытала слишком мало родительской любви, что усилило в ней эгоцентричное тщеславное начало; осознав необходимость полагаться во всем лишь на себя саму, она не только стала самостоятельной с очень раннего возраста, но и отказалась от мысли дарить собственные искренние чувства кому бы то ни было. Забегая вперед, отметим, что ни собственные дети, ни многочисленные фавориты не вызывали у нее чувства любви. Она долго плакала, узнав о смерти отца, огорчилась из‑за кончины матери (которую она почти открыто не уважала за склочность и откровенную бездарность), падала в обморок от вестей об уходе в мир иной того или иного фаворита, но глубинная мотивация этой скорби касалась жалости и любви к себе самой. Истинная любовь была чужда этой девочке, чьи мысли с детских лет занимал лишь голый расчет на собственное возвышение, которое станет преградой для ущемления самолюбия и так часто сдерживаемой в годы детства и юности свободы действий. — 102 —
|