|
По всей видимости, не много влияния имели над ним и женщины. Во всяком случае, потребность общения с противоположным полом была для Микеланджело далеко на заднем плане по сравнению с работой. Лишь достигнув старческого возраста, он серьезно увлекся одной особой: в течение десятилетия дружба с Витторией Колонна поддерживала его угасающую веру на плаву, отодвигая приступы безудержной меланхолии и бессилия. Если были и другие увлечения (о чем указывают некоторые биографы Микеланджело), то, по всей видимости, они оказывались только кратковременными, ни к чему не обязывающими шагами, сделанными во время более чем коротких остановок его рвущегося естества, на всех парах стремящегося неизвестно куда. Существенным и постоянно растущим тормозом в реализации жизненной стратегии Микеланджело были его взаимоотношения с внешним миром: он непрерывно наживал себе все большее количество врагов, которые то сталкивали его с конкурентами, разжигая распри, то подбрасывали хитроумные идеи властителям – с тем чтобы загнать творчество мастера в глухой угол защиты. В то же время, чем больше проблем возникало у Микеланджело при решении конкретных творческих задач, тем с большим воодушевлением и даже каким‑то звериным остервенением он бросался в водоворот безумной работы. Он словно превращался в хищника, набрасывающего на собрата, что забрел на чужую территорию, – в этом проявлялась ненасытная страсть одинокого творца к лидерству и его неуклонное стремление к превосходству, спасение от которого было лишь в творческой разрядке и создании таких шедевров, которые молчаливо и гордо указывали бы остальному миру на его величие. Нет сомнения в том, что самореализация Микеланджело своими корнями глубоко уходила в его самую проблемную область – чувство собственной ущербности, которое он вынес из детства. Его творения позволяли, прежде всего, по‑иному воспринимать себя: каждое рожденное произведение высвобождало его собственную личность из тисков мнительности и ошибочной самоидентификации. Они, являясь плодами сверхкомпенсации внутренней слабости, в конце концов превратили мастера в признанного гения. Лишь подтверждение современниками неоспоримого таланта позволило Микеланджело почувствовать себя освобожденным от детских страхов, среди которых боязнь остаться невыслушанным, никем не понятым, брошенным, а значит, ущербным, занимала центральное место в его эгоцентричном начале. Тут находится и объяснение его противоречивого отношения к отцу, которому он перечил в выборе жизненного пути, но которого одновременно боготворил. Тут также заложены причины ненависти Микеланджело к современникам Леонардо да Винчи и талантливому архитектору Браманте из Урбино. И скорее всего, именно тут есть логическое объяснение отказа Микеланджело от удовлетворения даже сексуальных порывов, которые оказывались заглушенными более мощными и почти беспрерывными импульсами, требующими выхода творческой энергии. Эта же энергия большей частью компенсировала и более чем скверное отношение Микеланджело к окружающим, что он, не стесняясь, бесцеремонно высказывал при любом удобном случае. — 281 —
|