|
– Оставь дитю, Афоня, поди, помрет с испуга. Через минуту я мчался со всех ног мимо Спасских казарм к заветному шестому номеру трамвая. На буфере трамвая, уносившего меня в направлении вокзальной площади, я почувствовал себя спокойнее, чем среди людей на Сухаревке. Однако какую‑то внутреннюю тревогу я в душе ощущал. Это не были сомнения, возникшие после испытанной передряги с хитрованцем: ехать дальше или вернуться домой. Естественно возникшие в момент высшей взволнованности, они с каждой минутой отдаления факта в прошлое все меньше одолевали меня и к моменту моего водворения на буфер совсем отпали. Я твердо ехал на «олэлэс». Но все же я испытывал такое состояние, которое бывает, когда вам кажется, что вы что‑то забыли, оставили, потеряли, но не знаете, что именно и где. Тревожился душою я не зря. По выработавшемуся рефлексу, но притормозившемуся из‑за пережитых волнений, я полез языком за щеку, и сердце мое дрогнуло. Отчаяние все больше леденило мою душу, чем старательнее я обыскивал свой рот. «Обыскивал» выражение точное, потому что на помощь языку я призвал указательные пальцы. Так как язык от непосильной нагрузки устал, я, продолжая на что‑то надеяться, допускал мысль, что он потерял осязаемость. Мои надежды основывались на том, что клятвы, данной себе перед выходом из дома, я в пути не нарушил. Поклялся же я в том, что до приезда на «олэлэс» рта не открывать, чтобы не поддаться соблазну потратить гривенник на что‑нибудь в дороге, а главное, чтобы его не потерять. Я твердо знал, что всю дорогу ехал, мертвой бульдожьей хваткой замкнув свой рот. Я не сказал ни единого слова, и мой «сейф» с гривенником извне был неприступен. Впервые, я раскрыл его, чтобы обыскать пальцами. Но гривенника не было. Значит?.. Значит я его проглотил… Сначала это предположение показалось мне чудовищно неправдоподобным, и я в тысячный раз начал обыскивать языком рот. Увы, гривенника не было. Не появился он и тогда, когда я несколько раз натужно кашлянул в наивной надежде, что монета где‑то тут, близко от гортани и выскочит обратно. Установив, что монета проглочена, я был крайне обескуражен. Случай, толкнувший меня на путешествие, утратил материальную значимость – гривенник предназначался для оплаты входа на стадион. Поездка теряла смысл: финансовое обеспечение рухнуло. Впоследствии я нередко вспоминал эту великую минуту своего футбольного детства. Смалодушничай я на распутье дорог, из которых одна вела к дому, другая на «олэлэс», и неизвестно, как бы сложилась моя судьба. Но, к счастью, я сумел победить самого себя. Поудобнее примостившись на буфере, с отчаянной решимостью двинулся я к Сокольникам, подсознательно следуя по линии наибольшего сопротивления, единственно правильной в развитии характера любого спортсмена… — 12 —
|