Лабиринты души. Терапевтические сказки

И вот однажды Омега исчезла, и никто не мог указать ее следа.

Прошло несколько лет. Мэтр вернул былую славу, но счастья не прибавилось. Раскаяние мучило его, и он пытался разыскать Белладонну, обещая за помощь щедрую награду. Как-то ночью его разбудил бродячий цыган и передал, что дама, которую он ищет, ждет его. Мэтр торопливо оделся и предложил посланцу деньги. Тот отказался.

Через короткое время они были у цели. С сильно бьющимся сердцем мэтр толкнул дверь и вошел в дом. Он увидел роскошную обстановку, которую мог позволить разве что вельможа, — золотые канделябры, персидские ковры, оружие, резная мебель, хрусталь. Однако напрасно его глаза искали среди сокровищ возлюбленную Омегу — ее не было.

— Чье это имущество? — спросил он провожатого.

— Белладонны, — ответил тот.

— Откуда? — вопросил потрясенный мэтр.

— У нее волшебные краски…

Только тут художник понял, что добрая половина поразивших его богатств изображена на полотне. И он не мог отличить их от реальных предметов. Да, ученица превзошла его! Со слезами на глазах читал он ее прощальное письмо.

«Мой возлюбленный мэтр! Я нашла волшебные краски и часть их завещаю вам. Ведь именно вы помогли мне разыскать их в жизни. Красный цвет я открыла в вашей любви, зеленый — в вашей силе и энергии. Тоска, обуявшая вас, когда ваши картины перестали удаваться, подарили мне коричневую краску. Потом вы занялись алхимией и мудростью, а я получила фиолетовый цвет. На смену им пришло безумие, которым вы наградили меня. Мне было больно, но страдание помогло мне понять суть желтого. Увы, за безумием следовала ненависть, и я причастилась черной краски вашей злобы. Она не могла быть долгой. Вам вернулась духовность, и, озаренная ее синим цветом, я покидаю вас и этот мир. Будьте счастливы. Вечно благодарная вам, Белладонна».

Получив волшебные краски, мэтр затворился в своем доме и не велел никого пускать к себе. День и ночь, забыв о пропитании, он писал по памяти образ своей возлюбленной. Когда через сорок дней встревоженные слуги и друзья взломали двери его покоев, художник был мертв. Взамен его навстречу им вышла Омега-Белладонна. Он вернул ее на землю и отдал свою жизнь. Никто не посмел остановить ее, и она ушла в приближающуюся грозу, держа в руках зонт, нарисованный остатками волшебных красок.

Альф и Омега, Начало и Конец, Жизнь и Искусство — все запечатлено в вечном служении Любви, и не она ли дарит им бессмертие?

Рождество

Накануне Рождества, когда созвездие Южного Креста пылало голубым огнем в ночном небе, на скалистом берегу Русалочьего мыса в таверне Блонделен за одним столом неожиданно оказалось разом двенадцать капитанов. Случай, сведший их вместе, можно было счесть по меньшей мере странным. С первых же слов завязавшейся беседы выяснилось, что курс кораблей, которыми они правили, пролегал в разных морях и широтах. Предположение, что кто-то из них сбился с пути, было невероятным. Буквально в день встречи каждый из двенадцати мог поклясться, что сверял координаты со звездами, солнцем и прочими ориентирами. Выходило, что двенадцать судовых компасов в двенадцати рассыпанных по миру точках в какой-то прекрасный момент так удачно солгали, что привели мореплавателей в одно место, которого никто из них не предполагал увидеть. Тем не менее каждый хоть и с трудом, но вспоминал, что когда-то слышал о Блонделен и ее таверне «Соленый пудель». А при взгляде на хозяйку эти смутные подозрения укреплялись: что-то удивительно знакомое проглядывало в усмешке высохших губ, казавшейся древней печатью на вековом пергаменте морщинистого лица. Как после крушения в обглоданном морем корабельном остове цепкий взгляд узнает родное судно, так капитаны ощущали некую связь с Блонделен, но до боли напряженная память не давала ответа. Россыпью цветных камешков впустую пересыпались какие-то обрывки слухов, сплетен, домыслов, но главное… главное не приходило. Спросить Блонделен о причинах происходящего почему-то никто не решался, а сама она не спешила говорить. Закутанная в плед, несмотря на жару в гостиной, она то подбрасывала дров в камин, то застывала в задумчивости, прислушиваясь к шуму прибоя, то разливала гостям глинтвейн. Громадные настенные часы в нише, освещенные тремя свечами, тоже вели себя странно: маятник бешено раскачивался, а стрелки замерли, будто кто-то держал их.