|
Любопытство заставило художника заглянуть в резной сундучок, стоящий рядом со спящим. В нем свернулась кольцом узорчатая змейка, а рядом, на кар¬тоне, мерцало изображение вчерашнего города! Мелкие детали то сливались, то увеличивались, как если бы над картиной водили лупой. Они жили и двигались, и можно было разглядеть любой уголок, любой камешек, которые, подчиняясь взгляду, показывали самих себя. Холодная цепкая рука легла Фалькону на плечо: — Так вот ваша благодарность за то, что я помиловал вас, сеньор! Готовьтесь теперь к смерти! — Но вы должны дать мне возможность защищаться! — возразил художник. — Это не для бродяг и мошенников! — ответил Гонсалес, вытаскивая шпагу. Вдруг Фалькон увидел, что змейка зашевелилась и, вытянувшись стрелой, метнулась к нему. Рука его ощутила эфес шпаги и тяжесть толедского клинка, ярко блеснувшего на солнце. Зазвенела сталь. Чернокнижник, встретив отчаянное сопротивление, чертыхался Фалькон читал молитву. — Пора с вами кончать! — крикнул Гонсалес — и тут же напоролся на шпагу художника. Обливаясь кровью, он сел на землю. Фалькон отбросил оружие и поспешил перевязать противника. Далее они двинулись вместе. — Вряд ли мы до ночи найдем приют, — молвил художник. Гонсалес посмотрел на него с упреком: — Приют за спиной, синьор. Я только не смею воспользоваться им до заката солнца. Говорю вам еще раз, хоть вы не верите. Город помещается весь в моей картине. И впрямь, к исходу дня он развернул свою картонку. Змейка обвила картину — и перед ними, как из-под земли, явился город, похищенный чернокнижником. Они вошли в ворота через арочный мост и приблизились к дворцу. У порога Гонсалес указал страже пальцем на Фалькона. — Схватить его и бросить в тюрьму. Завтра он будет казнен! У вас есть какие-нибудь пожелания, синьор? — Да! Я просил бы поместить меня в камеру герцогини Бланки де Лерма. — Пусть так, — устало промолвил наместник. Только ночь провел он в тюрьме с прекрасной герцогиней, но она стоила тысячи ночей даже всей жизни. Ни Фалькону, ни Бланке не нужно было слов, чтобы понять друг друга. В обоих билось одно сердце и жила одна жизнь. Души их соединились в любви, которая была для них единственной в мире, и она раздвинула стены их тюрьмы. Они вышли в город, но не покинули его. Они пели и танцевали в тавернах, они разглядывали сокровища герцогской казны и пили волшебное вино, и те кто встречал их, становились счастливыми. Но в час, назначенный для казни, оба пришли на площадь, чтобы вместе умереть. — 235 —
|