|
Мой отец, который был моим кумиром, – это редкое человеческое существо: интеллектуал, поклонник искусства, бонвиван и действительно великодушный человек. На вершине своей очень успешной карьеры медика он владел большим госпиталем в тогда голландской Восточной Индии, и позже я выяснила, что у нас было два дома‑дворца: один в Сорабайе, а другой в горном курортном районе Бандунга, в которых работало много слуг. Но мы все потеряли, когда японцы вторглись на острова и бросили моих родителей и их только родившегося ребенка, то есть меня, в концентрационный лагерь. За три года японской оккупации мой отец подвергся чрезвычайным лишениям и пыткам от захватчиков. Его преступление заключалось не только в том, что он был голландец, но также и еврей. А мало людей знает, что японцы Юго‑Восточной Азии были такими же антисемитами, как немцы в Европе. В концлагере, в который нас бросили, на воротах висела прибитая надпись, состоявшая из букв «Банкса Йехуди», что по‑малайски значило «Еврейские люди». Моя мать пострадала от пыток также, так как, хотя она и не была еврейкой, но все‑таки совершила «преступление», выйдя замуж за еврея. Однажды ее заперли в маленькой деревянной лачуге, полной трупов и где температура была высокой, как в печи. Она там мучилась целых пять дней, потому что впала в истерику и требовала дополнительной порции риса и воды для меня, больного ребенка, страдавшего от лихорадки и дизентерии. Моего отца время от времени подвешивали за запястья на дереве под палящими лучами тропического солнца, так что ноги не доставали до земли всего дюйм. Возможно, единственной причиной, почему они не дали ему умереть, было то, что нуждались в его медицинских знаниях. Наконец, они перебросили его от нас в другой лагерь, где назначили лагерным доктором на целую тысячу женщин и детей. В военное время это можно было считать постоянной пыткой, особенно для человека, который не мог равнодушно смотреть на человеческие страдания. Позже он рассказывал нам, что почти сошел с ума в то время, беспокоясь о судьбе своей жены и ребенка. И довольно забавно, что в первый раз он увидел меня снова не как отец, а как доктор. Это было два с половиной года спустя, как его забрали от нас. К этому времени мою мать и меня освободили, и мы жили около Сорабайи с несколькими белыми русскими друзьями. Однажды я упала с дерева, сильно поранив ногу. В отсутствие матери испуганный слуга побежал со мной в концентрационный лагерь к доктору. После операции на моей ноге – и до сего дня у меня сохранился шрам – слуга отнес меня домой, и только потом кто‑то сказал отцу, что он оперировал собственную дочь. — 9 —
|